Йоло замотал головой. Поднял руки и изобразил арку из соединенных указательных пальцев.
— «Сумеречная арфа»? Нет? Тоже горы? Пещеры? «Багряные пещеры», — Мурена присвистнул. — Я слышал, там давно никого нет, вымерли от заразы с Песков.
Усмехнувшись, Йоло почерпнул воды и плеснул в лицо, смывая остатки мыла.
— Значит, не вымерли, — проговорил Мурена. — Или не все.
Про жителей Пещер рассказывали много где, и все утверждали, что их скосила чума. Поговаривали, что из плоти Нанайи, сотворившей мир, первыми произошли великаны, первый нареченный — Трой, в честь которого и назвали горы у Мотылькового моря. Вторыми родились люди, третьими — морские и земные гады, а последними, самыми малочисленными, сахтсы — похожие на людей сущности, живущие сразу в нескольких мирах и умеющие быть одновременно в нескольких местах. Великаны унаследовали от Первобогини силу, люди — ум, морские и земные гады — живучесть и плодовитость, а сахтсам достались способности, превосходящие любую силу, ум и живучесть. Однако было их так мало и они были так заняты познанием себя и современного мира, что не нашли времени для любви — и, как следствие, начали исчезать, воплощаясь в других, более развитых мирах, а те потомки, что остались, ушли в пещеры и начали вырождаться. Их никто не видел, но все боялись — встретить потомка сахтса означало то же, что увидеть третью Луну.
Потому Мурена с такой тщательностью запоминал каждую черточку бесстрастного лица, чтобы потом суметь его описать.
Йоло смотрел на него с вызовом — наверное, внимание его он трактовал как презрение к самому черному, самому низшему в иерархии слуг рабу. На первый взгляд его можно было назвать страшненьким — слишком острые, хищные черты лица, жесткая линия рта, слишком близко посаженные глаза и упрямый лоб. Но в самом облике сквозило что-то незыблемое, неотделимое от течения времени, и Мурена, который родился уродцем, это ощущал. Точно стоял у самого края земли и смотрел в бьющиеся о скалы пенные волны.
— Ты самое прекрасное существо, что мне довелось видеть, — сказал он со всей честностью. — Прошу тебя, проживи подольше, чтобы оставить потомков. Это не должно исчезнуть.
Подняв голову, Йоло открыл рот, точно собираясь что-то сказать, но тут же сжал губы. Для Мурены также очевидным стало то, что Йоло никакой не немой. Он просто не хотел разговаривать.
Передав шуту со служанкой выуженный из гардеробной костюм, — черный шелк с вышитыми золотыми узорами по манжетам, вороту и бокам чего-то, очень похожего на укороченный жилет — Леон с ее же помощью оделся сам и попросил уложить несколько пар вещей — на две персоны — в дорожную сумку из свиной кожи. Предполагалось, что у юбиляра он пробудет несколько дней, потому нужно было подготовиться. Между вещами Леон устроил несколько книг, среди которых был медицинский справочник и альбом с зарисовками животных, ведь он продолжал изучать все, что казалось необходимым.
Экипаж с сидящими рядом с кучером бритоголовыми господами в портупеях ожидал его на заднем дворе.
— Вы что, это чудовище с собой берете? — спросила служанка, провожая Леона по узкой тропинке между деревьями. — Жуть! Не завидую, что вас попросили привезти шута. Он и вас в дороге с ума сведет своим языком.
— Языком? — хмыкнул Леон.
— Болтлив как демон! Дай вам Нанайя терпения, Ваше Превосходительство.
Леон, открывая дверь в карету, первым делом увидел вытянутые ноги в начищенных сапогах. Затем свет масляной лампы стоящей позади служанки выхватил расшитый жилет, лежащие на атласе сиденья руки в перчатках, а на плечах того, что Леон окрестил пиджаком — гладкие волосы.
— Так мы едем или как? — тонкие губы расползлись в улыбке. — Не лишайте меня возможности сводить вас с ума.
11
— Полюбила кузнеца,
За два гладеньких яйца.
За прямой и ровный нос,
Жаль, что корень не дорос.
У него ручищи — клешни,
Губы слаще той черешни,
Очи ярче поздних звезд,
Кудри гуще птичьих гнезд.
Позову на сеновал,
Чтоб милок меня валял.
И про хрен забуду вмиг,
Если длинненький…
— Когда ты уже замолчишь, господи! — в сердцах воскликнул Леон. — Ты эту похабщину на ходу сочиняешь?
— Эту — да. Хотите про себя послушать?
Леон, сидящий напротив, глянул в темноту за окном.
— Я спать хочу, — зевнул он. — Тут же можно как-то устроиться?
— Можно вытянуться на сиденье, но ноги все равно будут свисать. И через час-другой, под утро, станет холодно. Шерстяной плед слева от вас. Но мое горячее тело и огненный темперамент всегда согреет лучше.
Леон, только и ожидавший приглашения, пересел на противоположную сторону и лег на бок, устраивая голову на твердых коленях Мурены. Все надежды на романтику во время пути отпали сразу — коробку, куда его засунули, бросало из стороны в сторону на поворотах, колеса скрипели и подскакивали на любой кочке, из которых состояла вся пролегающая через лес дорога. Ноги затекли сразу, спина тоже, а теперь начинали ныть плечи и шея, и уже ни о чем, кроме мягкой постели и горячего ужина-завтрака не думалось.
На затылок легла рука в шелке перчатки, провела до шеи, и Леон понял, почему обнаженные руки тут приравнивались к отсутствию нижнего белья — движение было интимным, но интимности не было. Леон, поймав руку, потянул ткань с кончиков пальцев, касаясь ладони.
Чертова коробка на колесах подскочила снова, и Мурена выругался, упоминая каких-то божеств.
— Как я хочу в постель, — вздохнул Леон. — Как можно вообще передвигаться в чем-то подобном…
— Я тоже хочу в постель, — произнес Мурена, придерживая его за плечо на очередной кочке, вытягивая ноги и укладывая их на сиденье напротив. — Знаешь, даже если бы ты ныл, как кузины леди Весты, я бы смог найти тебе применение получше. Если ты еще не знаешь, то сообщаю — у тебя под правой ягодицей большая родинка. И такая задница, что моему длинному языку тоже нашлось бы применение.
Леон сунул сложенные ладони между коленей и вздохнул так жалобно, что Мурена рассмеялся:
— Понимаю вас, езда со стояком нравится только извращенцам. Лучше сесть. На что-то помягче.
Леон, которому эти эротические игры приносили с каждым разом все больше удовольствия, с готовностью перебрался на колени Мурены. В его мире о соблазнении знали, оказывается, чудовищно мало, и никто и никогда не стал бы так дозированно и витиевато распалять его фантазию. Это был не флирт с многообещающими взглядами у барной стойки и не пикап с фразочками типа «Хэй, красавчик, прокатишься со мной?». Максимум, что перепадало Леону, так это дикпики в Тиндере или пространное письмо с перечислением сомнительных достоинств в Фейсбуке. В реальности — и того меньше. Да и не тянул он на парня, с которым можно было обменяться номерами, чтобы встретиться потом на выходных.
А тут… Тут Леон чувствовал себя мужчиной — желанным, способным вызывать горячие фантазии и умеющим воплощать их в реальность. С Муреной он и не боялся воплощать, ведь тот поощрял каждое его движение и взгляд. И смотрел всегда так, будто Леон уже был раздет.
— У тебя сегодня роль ленивого аристократа? — спросил Леон, нависая над ним и кусая губу всякий раз, когда колесо встречало камень и между ягодиц прижимался чужой стояк.
— Очень ленивого. Совершенно ничего не хочется делать, — произнес Мурена, откидываясь назад и убирая руки с его спины. — Хочется, знаешь, чего-то такого… Спорим, что ты не сможешь кончить без рук?
— Я уже это делал.
— Но я помогал. Если сможешь — обещаю вести себя пристойно все время пути и во время празднества. Если нет, то ты скажешь соседу, что его супруга похожа на лошадь. При всех. Или отсосешь мне под столом.
Фонари за окном не мелькали — лес. Луна только нарождалась, потому Леон ничего не видел. А вот Мурена видел, и ему нравилось смотреть, как тот, закрыв глаза, трется об него пахом с оттопыренной ширинкой, как дышит приоткрытым ртом и сжимает кулаки на бедрах. Очень скоро стало жарко, в висках забился пульс.
