Мне повезло: я находился от позиции немецкого пулемётчика уже метрах в десяти, когда понял, что он ведёт огонь по вышке, на которой меня уже нет. Что ж, тем лучше. Это был уже не поединок. Я расстреливал всё пространство пулемётного окопа с холодной яростью, крестя троих охранников очередью и благословляя на новый путь. Вот такое себе благословение Миротворца.
Выходя из режима ускорения, только и успел тяжело вздохнуть, как сознание выключилось, а я рухнул лицом в окоп на тело одного из немцев, залитое кровью и продолжающее содрогаться в агонии.
Глава 25
Мой гроб ещё шумит в лесу.
Он — дерево. Он нянчит гнёзда…
Я знаю, что придет тоска
И дружбу, и любовь наруша,
Отчаявшись, я чужака —
В самом себе я обнаружу.
Франтишек Грубин.
Сознание вернулось рывком. При этом я испытал целую гамму незабываемых ощущений: было такое чувство, будто я отработал две смены на угольном разрезе, а потом ещё и окунулся в ледяную прорубь. Зубы стучали так, будто в руках у меня был судорожно зажат не молчащий MG, а работающий отбойный молоток.
Вот и познал ты, Гавр, похоже, первый предел выносливости аватара. Хорошо хоть не оказалось кому добить меня в бессознательном состоянии.
— Петро! Петро! Товарищ Теличко, вы живы? Отзовитесь! — голоса Родина и Краснова ворвались через вату, что обморок щедро напихал мне в уши.
— Не дождётесь, бл@! — прохрипел-проорал я. Неизвестность хуже геморроя, — что с охраной?
— Уработали…всех подчистую. Вы-то как, товарищ Теличко? — в окоп забрался взъерошенный Семён с пистолетом-пулемётом в правой руке.
— Тоже, можно сказать, уработался, — я провёл трясущимися пальцами по лицу, с недоверием прислушиваясь к организму. К моему облегчению, кроме приступов утихающей крупной дрожи и сильной слабости, никакого ущерба не обнаружил. Что ж, и то хлеб. Вернее, если быть откровенным, полное его отсутствие. Надо бы раздобыть жратвы какой-нибудь. Свои-то трофеи я впопыхах по дороге подрастерял, — что там с первой машиной? — задал я вопрос, внутренне холодея в ожидании неприятных новостей.
— Выжили только трое бойцов, Петро, — к нам присоединился Краснов, — чудом успели выпрыгнуть из кузова аккурат до того, как бак рванул. Отползали уже под плотным огнём. Почти все целы. Так, подпалились маленько. А водитель и те, что в кабине были, да ещё группа в кузове, короче, девятерых наших положили из этого, — он в сердцах ткнул кулаком ствол моего пулемёта, — и откуда тут только этот окоп нарисовался?! Неделю назад ещё ничего и в помине не было. Эх…
— Всего не предусмотришь, Матвей Фомич, — попытался я ободрить политрука, хотя самому до зубовного скрежета было обидно, — мужиков жалко, но ведь и дело никто не отменял. Надо бы нам поспешить. Что со второй машиной?
— На ходу. Вергелес настаивает, чтобы мы всё равно ехали на двух. Тем более у немцев на стоянке ещё три грузовика. Баки залить недолго. Сейчас наши ускоренным темпом трофеи собирают. Я приказал и в караулках пошарить. Нам сейчас каждый патрон понадобится. Ты, Петро, гляжу, в гости к фрицам прямо с пулемётом прискакал, нашинковал гадов любо-дорого. В упор бил, что ли? — огляделся вокруг Краснов.
— С вышки достать никак не удавалось, решил, так будет наверняка, — пожал я плечами, — зарево от ярко пылавшего Опель-Блица прекрасно освещало пятачок за воротами и оборудованную охраной огневую точку, будь она неладна.
— Воюешь ты, Петро, как чёрт! Едва всё завертелось, я и моргнуть не успел, как тот фельдфебель, что тебя со своим нарядом остановил, уже с простреленной башкой валялся. Мы только думать начали, как эту точку накрыть, а ты уже с Косторезом нарисовался. Ну ты даёшь, разведка! Ещё бы боеприпасы экономил… — ухмыльнулся политрук.
— Подъ@б засчитан, товарищ старший политрук. В следующий раз обязательно постараюсь работать экономнее, подожду подкрепления. По всем правилам военной науки.
— Да ладно тебе, не обижайся, Петро! — тронул меня за плечо Краснов, — эй! Погоди-ка, да ты весь дрожишь?
— Когда шибко злюсь, такое случается. Адреналин. Кстати, а чего это Вергелес со вторым грузовиком решил заморочиться? Нас-то теперь совсем мало осталось. Разве что отправить одну машину с пулемётом к Добрякову, как и договаривались.
— Так та машина, что немцы подбили, оказывается с полным приводом была. Мало ли, в дороге понадобится быстро уходить по бездорожью. Да и если колонной на двух грузовиках пойдём — всё меньше подозрений. А машина к Старику на подмогу уже ушла. Кирвава не стал ждать. Добрую половину боекомплекта от наших трофейных «Косторезов» забрал и уехал. Думаешь, зазря я насчёт боеприпасов брюзжу?
Только теперь я расслышал сквозь потрескивание пламени горевшего рядом автомобиля отдалённые звуки нарастающей стрельбы.
— Жаль. Мамука боец знатный. И стойкий. И чего он попёрся туда со своими ногами-то? — покачал я головой в сомнении.
— Ты Бичо плохо знаешь. Он в тягость никому быть не хочет. Поэтому и настоял, чтоб именно его к Добрякову с машиной отправили. И старшину Васьковского прихватил. Я Тайборина еле отстоял. А Мамука так и сказал: «Не хочу товарищу Теличко быть обузой!» Упёртый, зараза. Воин!
— Вот же, упрямец! — хлопнул я по коленке ладонью, — всё равно, жаль. Да… Кстати. Форму у охраны, у кого поцелее, надо бы собрать и всех наших, оставшихся в живых переодеть. И трупы пусть куда-нибудь стащат. Запалим. Пусть потом попробуют разобраться, кого и сколько искать. А тела наших ребят с собой заберём. Похороним по-людски. Хоть это-то они заслужили. Там ещё пара бочек с бензином оставалась, неплохо бы и их прихватить.
— Обижаешь, разведка! Мишка Молдаванин там такую кипучую деятельность развёл — фашистам даже портянок не оставит. Не волнуйся, Михалыч, уже занимаются ребята. Всё же, трофеи. Теперь у нас полноценное отделение. Семь человек, не считая твоего фрица. Кстати, он за всё время даже не рыпнулся ни разу. Мы его связали и с Тайбориным на крыше оставили, как самого ценного языка. Оружия у нас теперь, хоть соли его. Даже с учётом того, что Кирвава с Васьковским увезли. По пулемёту на каждую машину распределили. Четыре пистолета-пулемёта с боекомплектом. Десяток карабинов. Пистолеты. Эх…! С сопроводительными документами, правда, небольшая промашка выходит. По накладным и путёвке мы военнопленных на работу в Зеештадт везти должны, как изначально предполагалось, — развёл руками Краснов, — а у нас народу-то — раз, дав и обчёлся. Ну хоть какие-то бумаги. Спешка. Всё так закрутилось: серьёзной проверки точно не пройдём. Немецкая полиция военные машины не останавливает. Любой же одиночный патруль жандармерии, если сунуться проверять под тенты, придётся валить всех. Тут уж не до жиру! Нашумим. На тебя с Семёном и сержантом Вергелес вся надежда. У остальных с языком не ахти. А вам за всех и отдуваться. Так что думай, разведка, думай!
От обилия информации, выдаваемой возбуждённым недавним боем Красновым, у меня загудела и без того тяжёлая голова.
— Матвей Фомич, сколько же я пролежал тут в окопе без памяти, что вы уже успели и указания раздать, и потери оценить, и даже машину с Кирвавой отправить?
— Недолго, чуть больше четверти часа. Как пулемёт перестал по нам бить, удалось быстро продвинуться за ворота и достать укрывшихся за постройками часовых. Хорошо, что немчура разбежаться не успела. Повторяю, надо бы поспешить, Петро.
— Да понял, я понял! Командуй, политрук, куда мне податься? Не видишь, еле стою. Надо отлежаться, ну, или отсидеться чуток.
— Ты давай не раскисай, разведка. В кабине с Семёном подремлешь. Если что, он тебя разбудит. Так-то дорогу на Зеештадт нам твой Курт худо-бедно растолковал. Не запутаемся. Нам бы до рассвета для верности полсотни километров отмотать по автобану. А там и до предгорий рукой подать будет.
