— Вечер уже. Рабочий день закончен, — открывает карты инквизитор и я все-таки приоткрываю один глаз.
Так и есть — Максвелл, одетый в повседневную одежду, сидит на краешке кровати, внимательно глядя на меня. В комнате тепло, а красноватые блики на противоположной от кровати стене свидетельствуют о ярко горящем огне в камине.
— Как себя чувствуешь? — тихо спрашивает он.
Перед тем, как ответить, я прислушиваюсь к себе и морщусь, ощущая надсадную ноющую боль.
— Не очень. Как на работе?
Но мой вопрос остается без внимания — озабоченно покачав головой, мужчина тянет мое одеяло на себя, а я, не понимая происходящего, тут же вцепляюсь в его край.
— Что ты делаешь?
— Все нормально, — у меня мягко, но непоколебимо отбирают угол одеяла, а Риндан, отбросив в сторону дополнительный источник тепла, кладет свои ладони мне на живот.
— Риндан?..
— Доверься мне, — просит инквизитор и я откидываюсь на подушку, чувствуя волнующее прикосновение через ткань.
Руки мужчины обжигают и я выдыхаю, ощущая, как напрягаются мышцы живота. Видит тримудрая Богиня, я не готова к такому испытанию… искушением. Только не сегодня!
— Сними заклинание, — вновь просит мужчина, а я непонимающе пялюсь на него ещё несколько мгновений, прежде чем до меня доходит. Ну конечно — остатки завесы отрицания, которую я набросила на себя автоматически, ещё по дороге домой!
Я прикрываю глаза, ощущая, как тает невидимый защитный полог, закрывающий мои чувства от окружающих. Одновременно с этим приходит понимание — Максвеллу доступны все оттенки моих эмоций. И мужчина чувствует это — в одно мгновение мир вздрагивает, уступая место калейдоскопу ощущений.
Его ощущений.
— Доверие — процесс обоюдный, верно? — вкрадчиво шепчет мужчина, а я запрокидываю голову и впиваюсь ногтями в перину, чувствуя, как от его ладоней по моему животу бегут электрические разряды. Сменяясь холодком, они будто касаются позвоночника — и сразу же тают, а я… а я в полнейшем недоумении смотрю в стену, понимая — живот больше не болит.
— Прости, я не поклонник страданий, — Риндан, усмехаясь, убирает руки, а я удивленно гляжу на него, не понимая, что произошло.
Боли нет. Да и в голове в момент прояснилось — будто и не было этого недомогания длиной в полдня.
— Как ты это сделал? — я не могу скрыть удивления.
Он пожимает плечами:
— Уловка от одного из столичных лекарей. Как раз для подобных случаев. Сильную боль, конечно, не снимет, но…
— Спасибо, — шепчу я одними губами.
— В твоем случае — как раз, — будто не слышит моей благодарности он, — Мейделин, у тебя так каждый месяц?
— Каждый, — киваю.
— И каждый месяц ты это терпишь?
— Не всегда, — я поворачиваюсь на бок, подкладывая руку под голову, — муж сестры обычно делает мне зелья. Но в этот раз он был занят.
“Другим зельем для меня” — дополняю я уже беззвучно, чувствуя, как рука Риндана завладевает моей ладонью.
Мы некоторое время проводим в тишине, глядя, как пляшут на стене отблески огня. Говорить, как и всегда, не хочется — с ним мне хорошо даже молчать. И, хоть я не решаюсь признаться в этом самой себе, я бы с удовольствием проводила бы каждый вечер, молча с Ринданом в унисон.
Наконец, пауза нарушается.
— Мне всегда было интересно, — Максвелл с интересом смотрит в окно, — как у девушек-эмпатов наступает активная фаза развития дара?
Я понимаю, о чем спрашивает инквизитор. От инициации до момента пробуждения дара, подразумевающего начало взрослой жизни, зачастую проходит около десяти лет. Именно поэтому процесс инициации ставят как можно позже.
Чтобы оттянуть момент. Особенно у девочек.
— Тебя ведь не это интересует, верно? — все же решаюсь я на откровенный вопрос.
— Только это, — упрямо заявляет мужчина и все-таки поворачивает голову, — Мейделин, мне все равно, с кем ты была до меня. Это прошлое, его больше не существует, — твердо припечатывает он и я вздыхаю, видя, как сжимаются его губы.
Наверное, именно эти слова и побуждают меня к диалогу.
— Меня инициировали в семь лет, — начинаю я, уже понимая, что разговор выйдет не особо приятным, — поэтому ожидали пробуждения дара примерно к семнадцати. Ошиблись — он проснулся на два года позже.
Я замолкаю, будто погружаясь туда, в несуществующее прошлое, которое чуть не стало моей могилой.
— И что?
— Я не сразу ощутила свой резерв. Мне все говорили, что он большой и что вмещает много эмоций, больше, чем другие, — говорить об этом тяжело, поэтому я тороплюсь, комкаю слова, спотыкаюсь, — поэтому я особо не отслеживала наполненность. Пока разбиралась, пока училась различать оттенки и отголоски…
— Прошляпила? — в голосе мужчины прорезается едва заметная ирония.
— Прошляпила, — признаюсь, невесело усмехаясь.
К моменту, когда я ощутила первое в своей жизни переполнение резерва, было уже поздно. Да и день этот я особо не помню — так, суета, озабоченные лица вокруг, внимательный взгляд высшего лекаря… он откачал излишек эмоций как-то иначе, используя заклинания, от которых тело выгибалось дугой, а затем плашмя лежало мокрой тряпкой. И так пять дней подряд.
— Я так понимаю, ты попала в госпиталь?
— К сожалению. Я… я не знала, что так бывает. И… — я не договариваю, уже осознавая, что он понял.
— Ты не хотела начинать избавляться стандартным способом?
Я приподнимаюсь на локте, насмешливо глядя на Риндана. Скрывать мне нечего — да и не хочется, если честно.
— Я не хотела, чтобы мой первый раз был таким.
Он смотрит на меня серьезно и ямочка на напрягшемся подбородке практически не видна. Максвелл явно понимает, что спрашивает.
— А как инквизиторы опустошают резерв? — играю я на опережение, чтобы получить передышку от неуемной любознательности мужчины.
— Так же, — он проводить пальцами от моего запястья к локтю и я сглатываю, чувствуя, как по коже пробегает холодок, — разве что реже. Дознаватели впитывают эмоции напрямую, мы же пропускаем через себя. Поэтому резерв наполняется медленнее.
— Но вы тоже заключаете контракты.
— Не без этого.
Оборванный на неуклюжей ноте разговор некоторое время висит в комнате, будто довлея над нами и мужчина это чувствует, а потому излишне весело улыбается и, поднявшись на ноги, протягивает мне руку:
— Пойдем вниз, я тебя накормлю.
Отказываться мне не хочется, поэтому я позволяю себя поднять, закутать в шаль и сопроводить в кухню. На столе обретаются свертки из таверны и пахнет свежей выпечкой.
— Садись, — предлагает Риндан и приступает к распаковке.
Глядя, как из свертка показываются свежие пирожки с блестящей, глянцевой поверхностью, я ощущаю такой приступ голода, что в румяный бок первой жертвы вгрызаюсь с рычанием степного волка, чувствуя кожей веселый взгляд.
Вестимо, чей.
— Мне нравится твой аппетит, — замечает Максвелл, подвигая мне чашку с темным напитком.
— Кто как работает — тот так и ест, — со смешком откликаюсь я и тянусь за еще одним пирожком.
После ужина инквизитор опускается в кресло с газетой в руках, а я тщетно пытаюсь скрыть довольную улыбку — Максвелл отлично вписался в кухонный антураж. Но мужчина видит мое настроение и, подняв бровь, иронично глядит на меня.
— Хорошо смотришься, — киваю я на кресло.
— Спасибо, — смеется он, открывая газету и через пару мгновений радует меня новостью, — ты знаешь, что послезавтра Нойремштире ярмарка, посвященная дню Отца?
— Знаю. Хотела съездить, но пока не решила… — признаюсь я, протирая тарелку.
— Почему?
— Дело Вермейера… — морщусь, — хочу ещё раз допросить цветочника.
— Остина? — а у него отличная память! — что тебе мешает сделать это утром перед поездкой? — инквизитор некоторое время мешкает, но потом, подначенный моим взглядом, все-таки раскалывается, — я попросил его на пару дней придержать. Как раз протрезвеет и…
— А его жена?
— Мне показалось, что она рада, — задумчиво чешет макушку мужчина, — по крайней мере, с её стороны возражений не было. Так что по поводу поездки?
