Наездники рассаживались привычно и буднично, видимо, каждый на свое место. Ольга порадовалась, что успела перемолвиться с Павлом и они решили дождаться, когда их представят. И хорошо, что лавэ чуть задержался: сел бы Пашка за чей-либо столик — и вот тебе недоразумение. Чтобы вояки да не начали «форматом» мериться? Свежо предание…
И тут Ольге на глаза попалась Малика с нагруженным подносом. Шла обычно бойкая и расторопная молодка как-то неправильно — семенила, кособочилась, горбатилась, как будто у нее живот болел. Ольга бы и не заострилась — ну не повезло бедняжке словить первый день женских радостей в такой ответственный момент, отмахнулась бы. Если бы не одно но:
— Эй, подавальщица! Прибери тут! — Громкий окрик кого-то из безликих мужчин был груб и неуместен, как взрыв хлопушки на экзаменах. И без того сгорбленная официантка съежилась, и на Олю пахнуло таким испугом, что она бросилась к Малике перехватить поднос. Глянула в лицо и подавилась идиотским вопросом «что с тобой?». Губы искусаны, нос распух от долгих слез, кожа на щеках какая-то странная, как будто песком тертая. Или мужской щетиной. Семенит враскорячку. Оля похолодела. Исконным бабским чутьем поняла — не месячные это и даже не воспаление придатков.
— Били? Сколько их было, Малика?
Та чуть качнула головой — не били.
— Подавальщица! Я велел убрать! — раздался тот же наглый ор. Малика вздрогнула и тронулась было в сторону зовущего. Ольга не позволила — окончательно отобрала поднос и поставила на соседний столик. Потом медленно, стараясь не дергаться, чтобы не сорваться и не кинуться на торопыгу с чем-нибудь тяжелым, обернулась — от троих за столиком так и тянуло пристальным, физически ощущаемым вниманием.
— Эти? Все трое? — спросила тихо. Впрочем, ответ она знала и так. — Все, милая, иди к себе. Потерпи немного, я что-нибудь придумаю. Иди-иди. Полежи. Мы тут сами. — Пришлось развернуть девушку и подтолкнуть, нашептывая, что не о работе думать надо, а о здоровье.
— Эй! — раздался грозный окрик, но Оля не обратила внимания — следила, как Малика, сгорбившись и делая экономные шажочки, двигается к выходу. Белый, как иней на кромке топора, гнев выжег все внятные мысли, кроме одной: нельзя дать себе волю, пока не пришел лавэ. Иначе она проиграет, и ее согнут. А потом достанется и Пашке. Но и сделать вид, что ничего не случилось, не вариант. С этими говнюками она договариваться не будет!
— Я сказал…
— Вы не сказали, сударь. Вы проорали. Видимо, перепутали Корпус наездников с портовой забегаловкой. Стыдитесь. И извольте не «тыкать» мне.
— А ты вообще кто такая? Вот пойди и убери тут!
Ольга подошла. Не спеша и размеренно, как училка между рядами классных парт. На чистой скатерти валялась растерзанная лепешка.
Ольге и самой вместо Малики побегать было бы не влом, гордость не перетрется, но это при нормальных обстоятельствах.
— Придется подождать, господа. Подавальщица нездорова. Как только на кухне кто-либо освободится, к вам подойдут.
— Я сказал…
Говорить, не видя лица собеседника, было сложно, но Оля терпела, не отводя взгляда от суетливо исчезающих черт. Как будто киноцензура пиксели на срамном месте натыкала, усмехнулась она в противное мельтешение и сразу почувствовала, как серьга-защитка не только отяжелела, но и нагрелась, кажется. Вот же сволочи — в голову лезут, и, похоже, всем гуртом.
— Я слышала, — звонко и уверенно перебила безликого Ольга. — Мне жаль, но сегодня все получат завтрак позже.
— Как это позже? Нам на построение! — добавилось возмущенных голосов.
— Ничем не могу помочь, — с деланым сожалением громко провозгласила Ольга. — Поблагодарите тех, из-за кого занедужила официантка. Вы же в курсе о характере ее болезни, правда? — с противоестественной доброжелательностью осведомилась управляющая. — Кто-то штаны застегнутыми удержать не может, а кто-то завтрака ждет. Какая несправедливость, не так ли?
— Она всего лишь чернавка! Если тебе ее так жаль, работай за нее!
— У меня другие обязанности, юноша. Ведите себя достойно. Сядьте и ждите. Свободных рук на кухне сейчас нет.
— Да я тебя…
В голове Ольги как-то разом, с громким щелчком, сложился план, как выкрутить эту патовую ситуацию с пользой для Малики, обезопасить Пашку и не подвести лавэ. Ну и себе спокойную жизнь обеспечить, чтобы не оглядываться на каждый шорох. Иначе — дело швах, как говорил папка. Она уже так подставилась, что спесивые черномундирники будут гнобить ее, пока не уничтожат. Обязательно будут — просто потому, что привыкли к своей неповторимости, на которую она покусилась с такой небрежностью. Потом ввяжется Пашка. О, это будет славная битва. Но короткая. И не в пользу семейства Вадуд-Мартыновых.
Ой, как прав был вздорное величество — ей таки нужен этот чертов мундир. Если пастухи, что сплетничали в пустом вольере Прана, не ошиблись и подслушали правильно, то Эрик сейчас в столице. И если довериться интуиции да сделать одно маленькое допущение — что узел с ее вещами забрал он, то король сейчас возится с ее экипировкой.
Во славу Платины, а ради чего бы еще?
Мотивы величества Ольге сейчас были неинтересны, главное — результат. Значит, нужно просто дождаться, не доводя до открытого конфликта. А вот потом… Слабые женщины воюют тихо, но насмерть.
Насильников мать взрослой дочери ненавидела больше, чем убийц всех калибров. Сильнее она ненавидела только насильников-педофилов и всегда была против отмены смертной казни.
— Куда пошла?! Я с тобой разговариваю! Ты кто такая вообще?! — Обидчик Малики выскочил из-за стола и развернул Олю за плечо, да так, что волосы взметнулись.
— Кто я такая, юноша, поинтересуйтесь у господина Шенола.
Вот тебе, фазан ряженый. Границы защиты обозначены, покровитель назван. Оля постояла пять секунд, давая противнику определиться — нападать или нет, и опять попыталась уйти на кухню. Решила же не лезть на рожон.
— А как же завтрак? — робко осведомился юношеский голос.
Пришлось остановиться и быстро соображать. Оказаться виновницей сбоя в привычном для военных распорядке отчего-то не хотелось.
— Хороший вопрос. Давайте так, господа. Непримиримо гордые ждут обслуживания, а те, кто не хочет опоздать на построение, подойдут и сами возьмут сервированные подносы с вот этого столика. Хорошо?
Гулкое недоумение прокатилось по трапезной. Впрочем, резкого негатива Оля не улавливала. В конце концов, на этих своих учениях мужики вполне успешно самообслуживались.
Набрать одиннадцать комплексных завтраков для ее кухонных орлов — разок чихнуть, разок подпрыгнуть. Сейчас все будет, господа. Уж конвейер организовать по типу студенческой столовки она сможет и сама в расстановке плошек поучаствует, раз Малики нет.
Кухонные рабочие осторожно вынесли первые подносы в зал, и Ольга с трудом удержала себя около разделочного стола и продолжила сервировку, но так хотелось посмотреть, кто возьмет свой завтрак первым. Да толку, лиц все равно не видно. А было бы познавательно — кто гордыню станет тешить, а кто рискнет от стада отколоться, чтобы кодекс Корпуса не нарушить.
— Госпожа Ольга, — тронул ее за рукав один из помощников повара, — там господа пожаловали.
И так он сказал это «господа», что стало ясно: главный наездник и главный пастух соблаговолили присоединиться к трапезе.
Эр’лавэ Энвер Рансу, главный пастух Восточного Корпуса наездников, был в бешенстве.
Новости, которые вывалил на него друг и патрон, шокировали, как вонь от потрохов грола. Баба — наездник? Иномирянин запечатлился с нгурулом, пусть и с самкой?
Да в бездну все и вся!
Он, такой сильный, такой умный, такой опытный! И столько лет не может дождаться своего зверя! Служит едва ли не прислугой, подтирает сопли новоявленным наездникам, подчиняется Шенолу, этому дворцовому неженке, а запечатление опять прошло мимо него?! Да чтоб они взбесились все, их нгурулы, которые не выбрали его, такого сильного и дерзкого! Это что же теперь выходит? Какая-то баба равна ему по статусу? Или даже выше? Потому что она наездник, а он всего лишь пастух, хоть и главный? Ну-ну, посмотрим, что там за красотка, которой так восхищается этот малахольный царедворец, считающий себя воином. Про то, что там еще есть мальчишка, Рансу не думал. Этот даже не совершеннолетний — плюнуть и растереть. А вот баба бесила. Просто факт присутствия какой-то тетки рядом с нгурулами бесил! Место бабы — в кровати с раздвинутыми ногами или на родильном стуле, в той же позиции. Желательно с заткнутым ртом. Точка.
