последствий своих деяний. Но его блестящих мозгов хватало на то, чтобы примерно осознавать степень опасности, которую он созданием кольца навлёк на всё и всех, что так мечтал защитить. И ведь самое парадоксальное, что, как во всех подобных случаях, назад повернуть у него не было ни единой возможности. Если бы он уничтожил кольцо, сонмы духов, желающих мести, выбрались бы на волю. И это, с большой долей вероятности, стало бы концом не только храма и даже города, но всего царства: даже я мечтал, как обращусь смерчами и смету ненавистные стены с лица земли. А я, как ни странно, был далеко не самым психованным из рабов кольца. Даже в десятку не входил. Одного Бэла вспомнить…
В общем, царь понял, что у него проблемка. И, воспользовавшись кольцом, запечатал нас от греха подальше. А после выкинул и наш сосуд, и кольцо — чтобы никто после него в эти игры не играл.
Ню-ню.
Казалось бы, великий мыслитель своего времени — но до чего же наивный! Нас выпустили буквально через сотню лет, если не меньше: люди очень банальны в вопросах погони за силой. А если говорить о перстне… Несложно догадаться, что игрушки вроде этого кольца, если уж раз были созданы, не теряются просто так. У них есть своя собственная воля, как ни странно это прозвучит. Они знают, кого выбрать себе в хозяева. И умеют сломить этих самых хозяев под себя.
На протяжении человеческой истории кольцо объявлялось то там, то тут — и каждый раз приносило за собой реки крови, хаос и грызню. Тысячи колдунов, ангелов, демонов и прочих существ на протяжении истории изо всех сил пытались всячески заполучить эту игрушку. Кто-то мечтал заполучить с её помощью власть и могущество, кто-то грезил обрести полный контроль над множеством демонов, а кто-то (спойлер — эти самые демоны, рабы кольца) отчаянно хотели добраться до проклятой цацки, чтобы стать свободными.
Как было раньше. До кольца.
— Так что, — хохотнул Ростовщик, — отдашь птицу?
Вон оно как.
Что же, наверное, следовало ожидать.
Я уже давно вывел это правило, собственно. Оно универсально и для человечества, и для нас, вечных: жизнь обожает первыми подвернувшимися устами задавать нам вопросы, на которые очень больно отвечать. Такой уж у неё характер.
А ещё она поразительно иронична.
Я ведь сам помню времена, когда метался в ярости и обещал небесам, что отдам в обмен на проклятое кольцо всё на свете… И теперь моя судьба, единственная и неповторимая, смотрит мне в глаза, ехидно вопрошая: “Ну что? Готов отдать всё? Правда-правда? Точно-точно?”
И голубь на плече сжался, дрожит слегка, что совсем не дело. И ускоряет принятие и без того очевидного решения.
Я даже рассмеялся от идиотизма происходящего.
— Нет, — ответил я просто, одновременно Ростовщику, жизни и самому себе из прошлого, — птицу не отдам. Проси что-то другое — или наплевать.
Полагаю, это единственный случай на моей памяти, когда мне довелось наблюдать в многочисленных глазах Ростовщика искреннее и глубокое изумление.
— Ты что, не понял, Шаакси? Речь о кольце! Том самом!
— Понял-понял, — кивнул я. — Но видишь ли, я своих птиц не раздаю. Вопрос принципа. Даже в обмен на мерзкие древние побрякушки, сомнительные плоды творчества спятивших человеческих царьков. Обмен совершенно неравноценный.
Ростовщик склонил голову набок. В какой-то момент мне показалось даже, что никакой он не гриб. Как будто его облик плывёт, подёргивается плёнкой, и под ним там что-то иное. На миг мне даже почудилось, что я вижу отсвет крыльев — не то белых, не то алых… Но потом передо мной снова стоял тот же самый гриб.
— О как, — сказал он. — А ты намного сложнее, чем я думал, Шаази. Что, неужели не хочется победить в этой гонке? Твои коллеги, знаешь ли, расстарались. Обещали мне всё на свете! Да и остальные не отстают… Такое уж свойство этой, как ты выражаешься, побрякушки: с самого первого дня, когда она была создана, все желали обладать ею.
— Ни секунды не сомневаюсь, — передёрнул я плечами. — Сам бы отдал многое. Но — не всё на свете.
— Даже если на кону власть?
Серьёзно?
— Парень, я — демон тщеславия. Я на своём веку повидал столько величий, что давным-давно получил прививку от желания стать “тёмным пластилином”. Власть, как минимум в той форме, которую может преподнести это колечко, мне совершенно неинтересна.
— О как. А свобода? — когда это, интересно, голос Ростовщика успел стать настолько глубоким, бархатистым и вкрадчивым.
Я поморщился.
Начинаю подозревать, что Ростовщик всё же из наших. Ну, или из высшей ангельской братии — но на тех ступенях, где разница между ангелами и демонами теряется окончательно, превращаясь в пустую условность. Своеобразное развлечение, конечно, но вполне в духе Древних: все знают, что они — полные психи.
Мне от этого, конечно, не легче. По правде, разговоры о свободе в данном случае — как серпом по яйцам. Хотя и это, пожалуй, недостаточная аналогия.
На самом деле, если бы речь шла о подлинной свободе, я бы действительно отдал всё. Кто ж из демонов не мечтает об этом? Это же, можно сказать, банальная банальность!
Только вот годы, проведённые на моей должности, привели меня к некоторым выводам. В частности, что свобода, во-первых, не факт что существует, а во-вторых, при любом раскладе предательством не покупается. В смысле, кого-то там предать ещё можно, но вот себя… Так что выбор мой был очевиден. Можно сказать, его вообще не было.
Но Ростовщику я этого всего, конечно, объяснять не стал.
— Не знаю, к чему ты вообще затеял этот разговор, и не вижу в нём никакого смысла, — ответил я холодно. — Называй свою цену или не морочь мне голову… И да, если что, информация насчёт Айма для меня в приоритете. Мрачные и туманные околоапокалиптические пророчества насчёт всякой зачарованной ювелирки — только если договоримся об адекватной цене.
— А вот тут проблема, — хмыкнул Ростовщик, — потому что это не две отдельные истории, а одна, общая.
— То есть, Айма убили из-за кольца?
— В том числе. Но я всё ещё не вижу смысла делиться с тобой этими интересными историями, если птичку ты мне не отдашь. Что с тебя вообще можно взять, кроме птиц?
Так вот как ты ставишь вопрос? Ладно, давай сыграем так.
— Много чего, на самом деле. Услуги, секреты,
