напивались, счастливые родители плакали, счастливые дети не верили в то, что они здоровы. Наутро Папа Римский объявил Лондонское Чудо — Чудом Господним и повелел построить в честь этого Храм. Во всем мире прибавилось верующих, и даже маги, тщательно проверив, не нашли ничего, что нарушает Статут. О слезах феникса никто и не подумал, кто же будет тратить такое дорогое средство на «каких-то магглов». И даже те, кто подозревал о том, что произошло, просто молчали. Ангел так Ангел, главное ведь, что дети будут жить. Это самое главное, все остальное — ничто по сравнению с этим. И Ангелом этим назвали Гарри Поттера, который своей смертью исцелил обреченных детей.
И как следствие, новый виток шока и смятения среди друзей Гарри. Гермиона от всех переживаний, отчаяния и общего ужаса внезапно ощутила, что не может встать и сделать шаг, будто все, что ниже пояса вдруг оказалось отрезанным или окамененным взглядом василиска. В медицине это называется «стресс-индуцированный функциональный паралич нижних конечностей». А в народе — «ноги отнялись»… И хорошо, что это случилось уже дома.
Часть одиннадцатая. Друзья познаются в беде
Сириус грустно лежал под столом в комнате Дадли — у него был самый удобный стол во всем доме Дурслей, широкий и высокий, крупный пёс под ним легко помещался. За эти три дня, проведенные без Гарри, у Сириуса окончательно переменилось отношение к магглам, которых он ранее презирал. Почему? Да потому что люди обычно не стесняются говорить при собаке, и даже больше, доверяют в её лохматые уши всё самое тайное и сокровенное. И семейка Дурслей не была исключением…
Дадли, собираясь купаться, зачем-то затащил в ванную комнату Блэка, разделся и залез в ванну, в пышную и ароматную пену с запахом жареных каштанов. Сириус, не желая смотреть на толстого голого мальчика, попытался было слинять и уже положил лапу на дверную ручку, как услышал громкий всхлип. Быстро обернувшись, он увидел, что Дадли сидит, обняв руками колени и спрятав в них лицо, тихо воет. Встревоженный пёс ткнулся носом в подрагивающее плечо, Дадли поднял заплаканное лицо и посмотрел в карие глаза собаки, снова всхлипнул и сипло заговорил:
— Я не знал, что у Гарри рак мозга. Я дурак, Лохматик… Я боюсь, а вдруг он умрет? Да, я знаю, Лохматик, мама сказала, что Гарри поправился и скоро вернется… но… Она точно так же говорила про деда Эванса, моего дедушку. Его тоже увезли на скорой, а мама сказала, что он заболел и уехал лечиться, что он поправится и скоро вернется. А он… а он не вернулся. Мне четыре года было, и меня не взяли на похороны. Лохматик, а Гарри вернется? Скажи, вернется?..
Голубые глаза, залитые слезами, пытливо вглядывались в карие собачьи, наивно, так по-детски ища в них ответ. Сириус с трудом проглотил огромный ком, застрявший в горле и ласково лизнул мальчика в щеку — это всё, что он мог, увы. Но и того хватило Дадли, он успокоился, заулыбался и вытер мокрое лицо влажной ладонью.
— Спасибо, Лохматик, я верю — ты сказал, что Гарри вернется.
На всякий случай проводив мальчишку до его спальни и убедившись, что он лег в постель целым и невредимым, а то он себя в тринадцать лет не помнил, да… Сириус спустился в гостиную, где на диване, крепко обнявшись, сидели Вернон и Петунья.
— Значит, мальчик пошел на поправку? — глухо спросил Вернон.
— Да, — Петунья потерлась щекой о грудь супруга. — Совершенно невероятно, но это так, опухоль сошла на нет.
— А при чем тут василиск? — настороженно спросил Вернон. Петунья передернулась:
— Ой, не знаю… но Гарри же весь последний год прожил без приступов раздвоения. Целый год он был самим собой… Но мы так привыкли к его постоянному молчанию, что и не подумали что-то предпринять. А оно вон что, оказывается, сначала его в школе кусает какая-то тварь, прости господи… потом феникс чем-то капает. Вот и рассосалась проклятая опухоль, если это вообще она была.
— Но врачи же сказали, было у него что-то в голове.
— А врачи много чего говорят. Нет, Вернон, я не верю, что это была обычная опухоль, вспомни о приступах его одержимости, вспомни, как бедный Гарри приходил в себя и пугался тех поступков, которые он совершал в беспамятстве. Вспомни, как пошел к соседу и выпросил у него крольчонка для Дадли взамен задушенного.
И таких разговоров было очень много, Сириус за три дня их наслушался на целую жизнь вперед…
И теперь, лежа под столом, горестно размышлял о том, что он на самом деле совсем ничего не знает о магглах.
* * *
Гермиона вернулась в свой дом по-прежнему в слезах. Встретив полный жалости взгляд отца, она только всхлипнула, двинувшись по лестнице в свою комнату, но, не пройдя и половины пути, вдруг почувствовала, что падает. Ноги как будто исчезли, и она полетела, полетела, сопровождаемая испуганными криками родителей:
— Гермиона!
Очнулась она как-то мгновенно. Самочувствие было… странным. Она явно лежала, но и как будто парила — попа и все, что ниже, не чувствовались, будто висели в воздухе. Открыв глаза, Гермиона увидела врача в характерной форме парамедика, что-то объяснявшего ее отцу. Разум вычленил слово «паралич», и паника накрыла девочку, вызвав истерику, которую уже по счету за этот долгий день. Ее глаза закатились, и девочка погрузилась во тьму.
В последующие дни с ней работали психологи, различные доктора в большом медицинском центре, но, в конце концов, ее выписали со словами «надо ждать» и «лишь время излечит». Ей запомнились лишь отдельные эпизоды: мерное качание в машине с отчаянно звучащей сиреной, труба КТ, обстукивание, покалывание и лица, лица, такие разные, но все почти одинаково глядящие с жалостью. За эти дни Гермиона возненавидела жалость в любом ее проявлении. А потом началось самое… стыдное? Ее учили, как правильно ходить в туалет… как вставлять трубочку, ну… туда. Она была благодарна врачам за то, что ее учили быть самостоятельной. Горе по поводу Гарри как-то отступило, будучи закрытым собственным. Мысли о Хогвартсе ранили, вызывая слезы, за которые ее теперь ругали.
Вернувшись домой, она поразилась тому, как все изменилось — появились пандусы и подъемники, двери стали шире, и она на своем новом инвалидном кресле активного типа уже везде могла проехать. Мама и папа старались быть сильными и поддерживать ее. Так прошло полтора месяца, и вот Гермиона решилась написать письмо Рону. В нем она осторожно описала свое состояние и
