Значит, простила за то, что он так долго не звонил. Возможно, он и не лучший сын, но мама у него определенно самая-самая.
— Только не перетруждайся. Не ночуй на кухне.
— Да ну тебя! Мне ж в радость! Платош… — она помолчала. — А чего ты звонишь? Ничего не случилось у тебя? Ты не подумай, я очень рада. Но ты же просил время подумать… я не торопила…
— Всё хорошо, — твердо уверил мужчина. — Я как раз успел о многом подумать. Прошлое вспоминал, наше с братьями детство. Как-то накатило. Ты так старалась для нас, а мы и не ценили, наверное.
— Ценили, конечно! Вы такие хорошенькие были, смешные, зелененькие мои мальчуганы.
— Я ещё кое-что вспомнил, как раз в тему детства, — он подумал, задавать ли вопрос, но решил, что назад дороги нет. — Помнишь, у нас мальчишка недолгое время жил? Марком звали. Ты не в курсе, что с ним случилось после?.. Ну, ты сама знаешь, после чего.
Дело в том, что после разговора с Виктором Платон постоянно прокручивал в голове образ того мальчика. Вроде и сказал, что ничего к нему не испытывал — а какое-то странное ощущение сосало под ложечкой.
Все-таки разбередил бес душу своей «психотерапией», сумел пробраться в самое сердце и прогрызть там дыру. Никак не получалось забыть взгляд мамы, когда Платон ей сказал ту страшную фразу про бездомных собак.
Не получалось просто сделать вид, что ничего не было.
Да и от судьбы этого Марка так или иначе зависел исход его собственного ритуала.
Он ожидал, что вопрос может расстроить маму, но она удивительно благодушно ответила:
— У него всё хорошо. Я сама за него волновалась, всё же пацаненок ещё, сиротинушка. Думала, с ума сойду, найду и обратно заберу вопреки воле отца. Но Серп сказал подождать, не пороть горячку. Мы его увидели потом на похоронах его деда, где-то через полгода после произошедшего. Окреп, серьезный такой стал, обращаться научился. Стая его приняла.
— А что с его… разумом?
— Всё восстановилось, — успокоила мама. — Абсолютно нормальный ребенок, мы поговорили немного. Умненький, хорошенький. Серп ещё сказал: «Видишь, я ему новую жизнь подарил, а ты слезы лила». Так что… иногда твой отец своим злом умудрялся совершать добро.
Платон облегченно выдохнул. Эти слова его успокоили. Значит, даже последствия ритуала на разум обратимы. А если его усовершенствовать, если изначально вплести защиту разума в корень ритуала — можно минимизировать все риски.
Главное — результат достигнут. Марк стал оборотнем, хотя природа лишила его этой возможности.
— Это отличные новости, — ответил Платон искренне. — Мне не давала покоя его судьба.
— Это потому что ты у меня всегда был очень отзывчивый и восприимчивый к чужому горю.
Он не стал её разубеждать.
— Ты так и не ответила про здоровье, — перевел тему разговора. — Как твоя спина?
— Да опять защемило, — мама недовольно фыркнула. — Совсем развалина стала, то одно ломит, то второе отваливается.
В тоне чувствовалось легкое кокетство. Орки были гораздо сильнее и выносливее многих других рас, поэтому мама, скорее, просто по-женски просила внимания, чем говорила о реальной проблеме.
— Да какая ты развалина, мам. Ты у нас здоровее всех на свете.
— Ну разумеется, подлиза, — она довольно рассмеялась. — В общем, не волнуйся. Помажу чем-нибудь — всё пройдет. Твое здоровье сейчас куда важнее моего.
— А баба Рая как поживает?
Благодаря её связям — а за несколько сотен лет жизни связей баба Рая накопила вдоволь — Платона не посадили в «Теневерс», а заменили наказание домашним арестом. Бабушка была уже очень плоха, много лет не выходила из дома, да и характер её только портился с каждым новым годом. Но все без исключения Адроны её уважали, даже Серп не лез к бабе Рае, предпочитая держаться от неё на почтенном расстоянии.
— Не скажу, что здорова, но жива, собирается вот женить всех вас, лоботрясов, на детишек ваших поглядеть — и только тогда помирать.
— Значит, ближайшие лет пятьдесят смерть ей не грозит, — прыснул Платон. — А то и вообще бессмертной останется.
— Чего это не грозит? — возмутилась мама, но тотчас поправилась. — Нет, я в том смысле, что пусть баба Рая живет подольше, здравия ей доброго. Но если ты удумал меня без внуков оставить — я тебя отхлестаю розгами, не посмотрю, что лоб здоровенный. Вон, Дитушка женился, Тасенька малыша ждет. Злат тоже остепенился. Только ты и остался.
— Взаперти довольно сложно найти себе пару, — хмыкнул Платон, отгоняя возникший вдруг перед глазами образ Марьяны.
Нет уж, что-что, а они точно не поженятся. С делами закончат и разбегутся.
— Ну вот выйдешь на волю — и чтоб не затягивал, — пригрозила матушка и опять всхлипнула, видимо, вспомнив о положении сына. — Пожалуйста, береги себя, не перетруждайся.
— Мам, перестань. Где я буду перетруждаться? В библиотеке? Тут даже спортзала толком нет, чтобы физически себя нагрузить.
— А ты умственно и не перетруждайся! — тут же нашлась мама. — Ладно-ладно, ты же знаешь, я просто всегда очень нервничаю за вас с братьями. Спасибо, что позвонил мне. Услышала твой голос, и сразу на душе так радостно стало.
— Спасибо, что любишь меня любым, — ответил ей Платон.
За месяц до этого
Розовый кадиллак, подъехавший к стенам «Теневерса», смотрелся рядом с магической тюрьмой на редкость неуместно и чуждо.
Сама тюрьма, которую среди нечисти еще называли «Потемками», выглядела как обветшалый европейский средневековый замок – с многочисленными башенками, бойницами, конусообразными крышами и лепниной.
Вокруг простирался заросший парк, до которого уже ни одно столетие не было никому дела.
Из кадиллака у самых границ охраняемой зоны вышел совсем молодой парень. Подросток лет семнадцати-восемнадцати на вид.
Он был одет в розовый короткий мундир-доломан, напоминающий гусарскую форму, черные рейтузы и длинные сапоги. Платиново-белые волосы подчеркивали бледность лица. Под каждым глазом имелась маленькая красная татуировка в виде слезинки. Пожалуй, это были единственные слезы, которые Нику проливал когда-либо.
Вампир вытащил жетон-пропуск, висящий на цепочке на шее. Воздух вокруг «Теневерса» дрогнул, открывая в зеленом металлическим профильным заборе, которым был обнесен замок — большую кованую арку.
На ней затейливым каллиграфическим шрифтом было сложено из огромных металлических букв «Теневерс».
У дверей замка вытянулись по струнке две высокие тени. Осязаемые, плотные. Они было потянулись к Нику, но едва задели его ауру, тут же отпрянули, разлетевшись в стороны.
— Господин Альбеску, — голос начальника тюрьмы, ее единственного добровольного обитателя, звучал как скрип ржавых ворот. Нику подождал, пока тот изобразит поклон. Было видно, что у мужчины болят суставы и лишние движения даются болезненно.
Позволив себе немного насладиться чужой мукой, он взмахнул ладонью:
— Какие условности, Георг. Мы же столько знакомы. Зачем же по фамилии? Можешь звать меня просто Повелитель всея мира, — звонким мальчишеским голосом поддразнил вампир.
На лице мужчины отразилось непонимание. Мда. Похоже, здешние сквозняки выдули ему весь мозг.
— Шучу, — поморщился он. А потом резко повернулся, смотря в глаза тюремщика. — А может, и нет. В любом случае, веди меня.
Последнее уже было сказано подобающим приказу тоном.
— Георгом звали предшественника моего предшественника. Я Освальд, — тихо поправил мужчина, к его счастью, все же двинувшись с места.
— Ты слышал? — Нику изобразил удивление и сделал вид, что прислушивается. — Кажется, кто-то сказал «бла-бла-бла».
У тюремщика дернулась щека, но он все же был хорошо вымуштрованным. Ну, или, что скорее, получил приказ от арбитров с ним не ссориться.
— Идемте, господин Альбеску, я провожу вас.
— Другой разговор, Георг, — Нику закатил глаза и пошел следом.
Они направились через длинный извилистый коридор со множеством запертых дверей. Когда у власти были его братья, за каждой из этих дверей билось чужое сердце. Или не одно. Или не билось, но хотя бы имелось в наличии. А тут даже трупной вони нет. Беспредел.
