Он снова поцеловал ее и поднялся с кровати, чтобы взять кусок полотна и обтереть их обоих.
— Я думала, МакНахтоны верят в церковь и во все такое. Отец Джеймс — МакНахтон.
Эфрику настолько захватила мысль, что некоторые из МакНахтонов могли быть неверующими, что она едва лишь вздрогнула, когда Дженкин бережно обтер ее, а затем забрался обратно в постель.
Дженкин потянул ее за руки к себе, наслаждаясь тем, как она растянулась на нем, и оперся спиной на подушки.
— О, мы верим в бога, любовь моя. Только по отношению к самой церкви и к людям, которые ей управляют, у нас есть сомнения. Мы знаем, что некоторые из них настолько погрязли в грехе, что нам с тобой и за всю жизнь с ними не сравняться. Да, есть среди них те, что имеют истинное призвание и глубокую веру, как у Джеймса. Однако слишком многие из них — всего лишь младшие сыновья, отправленные служить церкви только потому, что не было другого выбора, и теперь они надеются получить власть и богатство, в которых им было отказано по рождению. Пока это не изменится, я позволю себе не доверять им. Не Богу. Только им.
Эфрика кивнула, поскольку и она сама, и многие из ее семьи придерживались подобных взглядов. Если уж они принадлежали к тем, кого церковь незамедлительно осудит, невзирая на то, насколько глубока их вера, было неизбежным, что всё закончится цинизмом. То, что женщины Калланов пострадали из-за их предрасположенности к рождению близнецов, чем вызвали множество темных подозрений, конечно, сделало ее недоверчивое отношение к служителям церкви небеспочвенным.
Чувствуя необходимость избавиться от таких мрачных, тяжёлых мыслей, она поцеловала Дженкина в грудь.
— Значит, если это не грех для тебя — делать это для меня, то и для меня не может быть грехом что бы я ни захотела сделать для тебя.
Дженкин в нетерпении напрягся, когда она начала целовать и ласкать его, скользя вниз по его телу. Он рассчитывал провести весь день, занимаясь с ней любовью, но от того, что она присоединилась к его плану с такой лёгкостью, он чувствовал себя одновременно и радостным, и виноватым. Дженкин вздрогнул от наслаждения, когда она коснулась лёгким поцелуем его вздыбленного члена, и решил, что сможет терзаться чувством вины позже.
Глядя на спящую Эфрику, Дженкин боролся со стремлением залезть обратно в кровать, крепко обнять ее и никогда больше не отпускать. Последние несколько дней он всячески старался придумать, как сказать ей, что уезжает, но каждый раз малодушничал, стоило заглянуть в ее глаза. Он не мог солгать ей или безжалостно оттолкнуть, так что оставалось только улизнуть от нее, словно какому-то воришке. Так будет лучше всего, сказал он себе в который раз. Слухи о нем никуда не делись, наоборот, они становилось всё громче и все больше людей прислушивались к ним. Если он останется, могут возникнуть проблемы и Эфрика запросто может оказаться в опасности. Пришло время вернуться в Кембран и позволить ей найти человека, который сможет гулять с ней под солнцем в ее мире. Сопротивляясь желанию украсть у нее последний поцелуй, он ушел, слившись с тенью.
— Эфрика!
Приоткрыв один глаз, Эфрика мысленно поинтересовалась, что Дэвид и Фиона делают в ее спальне. Затем вспомнила, что находится в постели Дженкина и покраснела. Поспешно обернув покрывало вокруг себя, она села.
— Что-то с Дженкином? — спросила она, вдруг найдя присутствие Дэвида зловещим предзнаменованием.
— Да. Он уехал, — ответил Дэвид.
— Уехал? Куда?
— Обратно в Кембран.
Эфрика знала, что как только шок от этих вестей пройдет, ее тут же с головой накроет волна боли.
— Почему?
— Из-за сплетен, гуляющих среди придворных и их дам. Я думал, мне удалось убедить его, что мы сможем бороться с этим, но мне следовало сообразить, насколько он озабочен моей и твоей безопасностью. — Заметив, что Эфрика кинула на Фиону насторожённый взгляд, Дэвид взял руку невесты в свою. — Она знает все о МакНахтонах, Эффи, так что ты можешь говорить при ней без опаски.
— За исключением тех слов, что я имею намерение адресовать твоему отцу, — пробормотала она. — Он даже не сказал «прощай».
— Может быть, он не хотел говорить тебе этого. Он ушел, потому что почувствовал, что представляет опасность для тебя, Эффи, а не из-за того, что хотел бросить тебя. Я знаю, будет трудно заставить тебя поверить мне, но ты — его Истинная Пара.
— И поэтому он оставил меня?
— Да, чтобы сберечь твою безопасность и потому, что чувствует, что не имеет на тебя прав, что он только сделал бы тебя несчастной.
Стараясь обрести ясность мыслей, Эфрика вспоминала интенсивность любовных ласк Дженкина в последние несколько дней. Порой в них проскальзывал намек на то, что он доведён до отчаяния своей потребностью в ней. Барбара была уверена, что Дженкин заботится о ней, теперь и Дэвид подтвердил это. И ее собственные инстинкты говорили ей о том же. Она только молилась, что не обманывает себя, поверив, что он хочет её, — просто потому, что иначе не сможет вынести ту боль, которая придет, если окажется, что это не так.
— Так он уехал, потому что почувствовал, что эти слухи о нем разрослись настолько, чтобы стать настоящей угрозой?
— Да. Я клянусь тебе, что он ни за что не сбежал бы от тебя, если бы не верил, что это для твоего же блага.
— Ладно, значит, для начала мы должны заткнуть эти сплетни. — Она объяснила, каков был ее план, по которому уже начала действовать Барбара.
— Умно, девушка. А что потом?
— А потом я поеду в Кембран, разыскивать пещеру, в которую забрался твой отец, чтобы вдолбить в его голову хоть каплю здравого смысла.
— Ещё один отличный план, — сказал Дэвид и рассмеялся.
— Где он?
Не обращая внимания на удивленные лица и не собираясь извиняться за свое столь бесцеремонное вторжение в их большую залу, Эфрика решительно направилась к своей сестре и ее мужу.
На то, чтобы добраться до Кембрана, у неё ушло две недели. Не хотелось слишком много думать о том, что за это время могло произойти с Дженкином. По мере того, как одно за другим возникали разные осложнения, отсрочивая ее прибытие в Кембран, заверения Дэвида об отношении к ней Дженкина постепенно утратили способность её успокаивать.
Эфрике хотелось доверять Дженкину, хотелось верить, что из ее рук он не кинется сразу в объятия другой женщины, однако обетов верности он ей не давал.
— Где кто? — спросила Бриджет.
Несмотря на то, что на лице Бриджет была написана невинная растерянность и непонимание, Эфрика знала, что ее сестра прекрасно осведомлена — «кто». Эфрика подозревала, что Барбара уже успела написать письмо. К тому же, вполне возможно, что и Дэвид написал своей матери. Что сам Дженкин что-либо рассказал, она сомневалась.
