Помолчал Аедан, да и спросил:
— Как такое возможно?
— Ты про цветок? — уточнила я.
Аспид в ответ так посмотрел, что сразу стало ясно — не про цветок.
— Про то, как Заратарн в Гиблом яру оказался? — догадалась я.
Кивнул.
— Так ведьмак, — я поднялась, потянулась, тело после сна разминая. — Ведьмак, он по грани между нечистью и нежитью ходит, он и провел. А то, что покинул чародей лес зараженный, это тоже ясно и понятно — силен маг, и в правду силен. Порталом ноги унес.
Поглядев на мои утренние ужимки снизу вверх, потому как сидел, аспид произнес:
— Ты, хозяйка лесная, как в себя придешь, мне понадобишься. Ты и леший.
Расчесывая пряди пальцами, удивленно на аспидушку поглядела — ну я то понятно, и леший понятно, а сразу вместе то зачем.
На вопрос удивленный, аспид ответил не сразу — сначала поднялся, потом шею размял, спал видать неудобно, оно и понятно — нечего в лесу спать, лишь опосля произнес:
— Двух пойманных ведуний опознать следует. Я целью ставил уничтожить ту, что была прежней хозяйкой твоего лешего.
И руки у меня тут опустились.
Постояла я, на аспида глядя и грустно и растерянно, затем тихо ответила:
— Не нужно лешего звать. Не нужно…
Аспид посмотрел непонятливо-недоуменно, да и спросил:
— От чего так?
Я на аспидушку поглядела, протянула ладонь, за руку его взяла, да и топнула по земле, тропу заповедную открывая.
Вышли на скалистом берегу, в шаге от моих владений, и то риск был большой, знала я это, но что в лесу скажу, то леший завсегда услышать может, а я того не хотела.
Махнула рукой приветливо водяному, показавшемуся в стремительном течении реки, отпустила ладонь чешуйчатую аспида, и присев на крутом бережку, тихо объяснила:
— Так уж в Заповедных лесах повелось, что леший и ведунья рука об руку действуют, да оба своим мирам принадлежат лишь частично, лесу — тоже частично, а вот себе обоим… полностью.
Аедан слушал внимательно, но рядом не сел, стоять остался.
Может и к лучшему, такое то не скажешь, в глаза собеседнику глядя. И я, взирая на стремнину, так же тихо добавила:
— Леший да лесная ведунья не просто пара, они друг другу и друзья верные, и соратники надежные, и… супруги, Лесной Силушкой обрученные.
— Любовники, — зло усмехнулся аспид.
Глянула на него укоризненно, и поправила:
— Любящие.
Помолчав, добавила:
— Понимающие друг друга с полуслова. Доверяющие. Знающие. Ценящие. Уважающие. Да есть одно «но» — в этой паре леший сильнее любит. Леший — защитник. Леший бережет. Леший заботится. Оно знаешь как, аспидушка, иной мужик к бабе больной своей и не подойдет, а вот леший не отойдет. Он рядом будет завсегда. На него и положиться, и опереться можно. Он и роды примет, и хворую лечить будет, и увечную не бросит, а коли сможет — на себя все увечья примет, собой расплатится.
Вздохнула, и сообщила совсем едва слышно:
— Ко мне мой леший увечным пришел. Умирать он ко мне пришел, аспидушка. А теперь сопоставь, с тем, что уж сказала, и сделай выводы.
Медленно Аедан рядом на скалистый выступ опустился, тихо спросил:
— В верности его сомневаешься?
Резко голову повернув, взглянула с гневом нескрываемым, да с желанием стукнуть чем-нибудь да поувесистее!
— За него я боюсь, аспид! — воскликнула раздраженно. — За него, понимаешь? Она то уже мертвая, ей все равно, а он живой! Всего себя ей отдал, до капли последней, а все равно живой, и ненавидит он себя за то, что сам жив остался, а ее не уберег! А знаешь как это тяжело, жить, и ненавидеть себя за каждый прожитый день?
И я отвернулась, вновь на реку уставившись.
Потом сказала тихо:
— А знаешь, я не хочу, чтобы ты знал. Не хочу, чтобы узнал. Ведь сама знаю, каково это, и не хочу, чтобы тебе было так же больно.
Помолчал аспид, а затем вдруг молвил:
— От того в каждый бой вмешиваешься?
Глянула искоса на аспида и мрачно уведомила:
— Вмешивалась, вмешиваюсь и вмешиваться буду.
Усмехнулся криво и спросил:
— И как тогда воевать прикажешь?
— Без жертв! — я была категорична в этом вопросе.
Снова усмехнулся аспид, да и протянул с намеком:
— Не разбив яйцо, омлета не сделаешь…
— А ничего, еще остаются иные варианты — сварить вкрутую, испечь в золе, съесть сырым. Видишь, аспидушка, было бы желание, вот тока было бы желание — и все получится.
И я поднялась с теплого камня, на Гиблый яр взглянула, аки на территорию подведомственную, и сказала:
— Ну, что у нас далее по плану-то?
Поднялся и Аедан следом, на яр поглядел, опосля на меня, да и спросил:
— Куда лешего сошлем на момент уничтожения ведуний?
Призадумалась я, и пришлось признать:
— А в этом вот на тебя уповаю, аспидушка. Тут дело такое — меня лешинька раскусит запросто, любую ложь ощутит. Так что…
— Понял, разберусь, — решил аспид.
Руку мне подал, видать решив, что уйдем тем же путем что и пришли, да как бы не так.
— Увы, отсюда тропу открыть не получится, — призналась я, и бодро зашагала по скалам вниз, к лесу.
Хорошее это было утро. Яркое, светлое, солнцем пронизанное, светом пропитанное, теплом напоенное. Красота да и только!
Как в мой Заповедный зашли, я тогда уже тропу к избушке своей и открыла, но без клюки тяжело то было, оно ж кому будет легко ногой по земле топать со всей дури, однако клюка оставалась у лешего и клюка лешему была нужнее.
А мне сейчас нужон был черт.
Вот больше всего мне сейчас ну очень нужен был черт. И, главное, имелся такой — что бы леший не говорил, а того несчастного, что с пиру кикиморы к себе уволокли, так и держали в плену эротическом, так что я догадывалась, что черт ради своего спасения пойдет на все.
Так оно и вышло.
Как только у кикимор появилась, черт рванул с болот прямо ко мне с воплями:
— Спаси, избавительница! Чести лишают! Силы мужеской! Гордости человеческой!
— Ой, ну уж не переигрывай, с каких это пор у тебя гордость-то человеческая?
Черт понял, что переборщил, постягивал с себя кувшинки, коими кикиморы все тело его поизукрасили, кикиморы тоже женщины, они завсегда красоту любят, подошел, глянул исподлобья и вопросил басовито:
— Чего надобно?
Надобна мне была сущая мелочь — найти ведьмака в Выборге и сунуть ему поганку в руки. Ту поганку я споро в золотой зачаровала, да и черту передала.
Черт взял, иллюзию монаха макушко-бритого на себя накинул, поправил пояс, и вопросил:
— На словах шось передавать надобно?
— Не-а, — я глянула на болото, там грустные кикиморы сидели, понуро так, печально, я бы даже сказала — одиноко.
И тут черт, в образе монаха-странника, взял да и спросил шепотом:
— А позвернуться-то потом можно будет, а?
И взгляд такой просительный.
Стало ясно, от чего леший его из лесу сразу не выпроводил — черт, похоже, сам уходить не хотел.
— Ты ж кричал «Спаси, избавительница!», — напомнила поганцу.
Мук совести черти не ведали, но шмыгнув носом, который и в иллюзии человеческой был весьма велик и широк, черт нехотя признался:
— Это я так, чтобы любили больше, и для репутации…
М-да. Слов нету, окромя ругательных, но глянув на кикимор, я решила черту подыграть и ответила громко и грозно:
— А как с делом завершишь, сюда и возвернешься для пущего искупления преступления!
Кикиморы пригорюнившиеся на кочках, мгновенно оживились.
— Избави Боже! — верещал черт. — За что жестокость то такая, госпожа ведьма?!
А потом тихохонько:
— Мигом обернусь.
Сказал, окутался дымом с запахом серы, да и исчез с места.
Мы все с кикиморами натужно закашлялись — не, ну никакой совести у адовой братии, это же ужас какой-то.
Опосля я лешего позвала. Верный друг явился тут же, суровый, сосредоточенный, тоже делами болотниц со болотниками обеспокоенный. Так что начал без приветствий.
