она слышала о водолазах, которые без оснащения и без заклинаний работали час-два под водой, но считала такие россказни сказками. А сейчас ей самой нужно будет претворить сказку в жизнь.
Вдохнуть воду… Да как это?
— Вижу, что не веришь мне. Что же, мое дело было предложить… Только я тебе вот что скажу — если бы хотел твоей смерти, то оставил бы тебя на посту, да и дело с концом. Но нет же, валандаюсь тут с тобой, воду заговариваю. Больше мне заняться нечем! Вылазь из машины и вали домой! — прикрикивает дед, глядя на Людмилу блестящими глазами.
Вылазь и вали… И забудь про месть?
— Дедушка Миша, не ругайся. Честно, я не хотела тебя обидеть, но для меня это как-то…
— А говоришь — не ругайся. Да я же эту воду специально весь день заговаривал, а ты… Нет, Людмилка, если ты не готова меня слушаться, то нечего и эту бодягу разводить. Разбежимся в разные стороны и забудем друг друга.
— Я согласна, — говорит Людмила, как только дед Миша заканчивает ворчливую речь.
Старик смотрит на нее с минуту, словно оценивает — стоит ли ей верить, или все-таки выгнать из машины и забыть? Видимо, первая мысль одолевает вторую и он кивает.
— Ладно, верю. Сам первый раз боялся хлебать эту воду, да и запашок у нее не очень — отрыгается потом несвежей колбасой. Но надо это сделать, раз мы хотим одолеть этих, — дед кивает на проходящего инквизитора.
Тот словно слышит его голос и запинается возле машины. Опущенный на лицо капюшон рясы не дает рассмотреть лицо, но вот фигура почему-то кажется Людмиле знакомой.
Хотя… все в рясах похожи как две капли воды.
Нет, инквизитор выпрямляется и идет себе дальше. Людмила наблюдает за ним в зеркало заднего вида до тех пор, пока он не скрывается за поворотом.
— Знаешь, почему инквизиторы и другие церковники всегда говорят: «Во имя отца и сына»? — задумчиво произносит дед Миша.
— Ну, это традиция такая, — пожимает плечами Людмила.
— Нет, потому что они исключили из своего выражения еще одну сущность
— святую мать. На самом деле треугольник знаменует три вершины: левый угол — святой отец, правый — святая мать, и в самом верху — сын! Но церковники выбросили женщину, как запятнавшую себя первородным грехом, и запретили упоминать ее. А ведь у нас три вершины, но всего лишь отец и сын. Святая мать осталась не у дел, словно она и не присутствовала при рождении сына. Ведь святой знак правильно произносится лишь так, — дед Миша складывает пальцы в подобие орлиного клюва и «клюет» себя в правую грудь, — во имя святого отца, — «клюет» в левую грудь, — во имя святой матери, — «клюет» в межключичную впадину, — и во имя святого сына.
Людмила завороженно смотрит на его движения.
— И что?
— А то! Пока ты сомневаешься — ты так и не сможешь ничего сделать. Ты можешь попытаться и выиграть… Да, можешь попытаться и проиграть, но если не сделаешь даже попытки, то ты заведомо проиграешь. Я помогаю тебе сейчас и буду помогать впредь. Поверь мне и вместе мы сделаем гораздо больше, чем ты одна.
Хочется поверить, но ведь столько раз обманывали…
Старик кивает на дверь:
— Иди собираться. Поездка будет долгой. Запомни еще одну вещь, Люда, если с тритонами не удастся договориться, то скажи им… Скажи про Знойный полдень. Не моргай так, потом сама все узнаешь. Это долгая история, а времени осталось мало. Беги, моя Святая ведьма!
Людмила вздрагивает. Не сказать, что это название неприятно, наоборот, оно даже накрывает теплой накидкой, но есть в этой накидке что-то колючее, что-то щекочущее, и поэтому ее неодолимо хочется стянуть с себя.
— Ты думаешь я гожусь на эту роль?
— Я знаю! А теперь проваливай, мне еще домой ехать! — улыбается старик.
— А как же Вода затишья?
— Вали-вали, о ней не беспокойся. Звони, если что, но старайся говорить общими фразами — телефоны прослушивают. И это… Будь осторожней, девочка, — с глухим урчанием заводится мотор.
Людмила вылезает из машины с пакетом, и старенькая колымага тут же прыгает с места, как застоявшийся конь. Вот только не взбрыкнула и то ладно.
В эту ночь Людмила засыпает спокойно. Проваливается в темноту, даже не коснувшись головой подушки. Слишком много всего произошло, чтобы пытаться осмыслить, и она слишком устала, чтобы постараться выстроить хотя бы какую-нибудь логическую цепочку.
Ночь проходит без снов. Впервые за долгое время ей не снится яркое пламя костра, не снятся крики родителей. Впервые утром она поднимается без ненависти к окружающему миру…
Сборы. Путь на вокзал. Дорога…
Все это смешивается в один горьковатый салат, из которого торчат колючие и неприязненные взгляды людей без буквы на щеке. Людмила едет одна, но ее как оберегом защищает разрешение на переезд от верховного инквизитора. Взгляды людей слегка смягчаются, когда видят всем известную печать — треугольник в огне с невеселым черепом внутри.
Пискантур ничем не отличается от портовых городков, чье существование зиждется на рыбной ловле. Невысокие дома щурятся запыленными окнами от соленого ветра, который прилетает с Белого моря. Зелень тоже кажется пыльной и от этого словно покрытой серой пленкой. Население хмурое, молчаливое, словно погруженное в мрачные мысли о существовании. Бедно одетые женщины с неприязнью смотрят вслед красивой ведьме в дорогой одежде.
Зато портье в гостинице оказывается на редкость любезен. Он шепчет заклинание, и дорожный чемодан Людмилы поднимается в воздух. Молодой человек с улыбкой провожает девушку наверх. Если бы не уродливая буква «К» на щеке, то он мог бы показаться симпатичным.
В комнате чисто убрано, двухместная постель застелена белоснежным бельем, мягкий ковролин тушит звук шагов. Напротив кровати чернеет экран большого телевизора. У огромного окна столик и два кресла. Обычная комната обычной гостиницы, где в основном останавливаются семейные пары, которым вдруг вздумалось попутешествовать.
Вещи занимают место в шкафу, а Людмила отправляется смывать дорожную грязь в душ. Упругие струи смывают не только пот переезда, они убирают следы от неприязненных взглядов. Из душевой комнаты Людмила выходит словно обновленная, сама себе она напоминает змею, которая выползла из старой кожи. Выходит и замирает…
Огромный букет кипенно-белых роз красуется на столике. Большие бутоны испускают такой аромат, что Людмиле приходится даже дотронуться до стены, чтобы сдержать легкое головокружение. Кто-то проник в номер и оставил их на столе. И сделал это так бесшумно, что Людмила ничего не услыхала.
Откуда? От кого?
Вряд ли Павел Геннадьевич сподобится на такой щедрый подарок…
Белый квадратик возле вазы
