Элли Каунди - Воссоединенные

— Держите, — говорю я. — Можете наложить музыку на эти слова и станете владелицей песни.

Меня будто осенило: вот так, в действительности, и надо создавать творения. В этаком сотрудничестве, когда ты даешь слова, а другие берут их и придают им смысл, или кладут на них музыку, или откладывают в сторону, если это не то, что им нужно.

Сначала она не берет бумажку. Наверно, думает, что придется предложить что-то взамен.

В это мгновение я осознаю, что идея торговать искусством была в корне неверной.

— Я даю это для вашего сына, — говорю я. — От меня лично. Не от архивистов. И не как торговец.

— Спасибо, — отвечает она. — Вы очень добры. — Она выглядит удивленной и довольной, и засовывает бумажку в рукав, повторяя за мной. — Но вдруг это не сработает...

— Тогда приходите снова, — предлагаю я. — И я дам вам зеленые таблетки.

***

Простившись с женщиной, я направляюсь в тайное убежище архивистов, чтобы разузнать, есть ли для меня какая работа, и в то же время проверить сохранность своих вещей. После кражи тех ценностей, я отдала свою коробку на хранение архивистам. Ее спрятали где-то в потайной комнате, которую я никогда в глаза не видела. И только у нескольких архивистов есть ключи от дверей.

Мне выносят коробку, и я сразу заглядываю внутрь. Некогда заполненная бесценными документами, теперь она хранит рулон бумаги из порта, пару туфель производства Общества, белую рубашку — часть униформы чиновника, и красное шелковое платье, которое я надевала, когда шла на озеро на свидание с Каем. И два стихотворения, которые я всегда ношу с собой. Все вместе, это не выглядит впечатляющей коллекцией, но для начала сойдет. Всего несколько недель. А потом, либо Восстание доставит меня к тем, кого я люблю, либо я сама найду способ уйти.

— Все на месте, — говорю я архивисту-помощнику. — Спасибо. Есть ли на сегодня еще какие-то сделки для меня?

— Нет. Но, как обычно, ты можешь постоять у музея в ожидании заказчиков.

Я киваю. Если бы утром я не потратила время на ту женщину, то моя коллекция пополнилась бы еще на один предмет.

Я отрываю длинный кусок бумаги из рулона и оборачиваю его вокруг запястья, пряча под рукав. — Это все, — оповещаю я архивиста. — Спасибо.

Глава архивистов ловит мой взгляд, когда я появляюсь из-за стеллажей. Она мотает головой. Еще нет. Мой стих и микрокарту все еще не доставили.

Иногда я представляю, что глава архивистов и есть настоящий Лоцман, ведущий нас в воды наших желаний и нужд, доставляющий нас в безопасное место в лодках, наполненных различными предметами, необходимыми нам, чтобы начать новую, настоящую жизнь.

Это не так уж невозможно.

Какое место подойдет для повстанцев лучше, чем эти подземелья?

***

Взбираясь по лестнице на поверхность земли, я чувствую усиливающийся запах травы и приближение сумерек.

Возвращаясь в город, я уже не так уверена, что смогу это сделать. Ведь я так долго хранила этот стих. Возможно, я трачу и отдаю слишком много. Но избавиться от своих самых больших сожалений мне так и не удалось. Я столь долго берегла стихи, и вот они украдены; я так и не научила писать ни Ксандера, ни Брэма. Почему я не подумала сделать это? Брэм и Ксандер умные мальчики; они могли бы сами научиться, но ведь иногда бывает так приятно, когда кто-то помогает тебе сделать первые шаги.

Я медленно пробираюсь в темноте, разматывая бумагу с запястья. Разглаживаю рулон на гладкой холодной металлической поверхности скамьи в парке, а потом начинаю писать, мягко надавливая на бумагу обугленной палочкой. Так легко творить, когда знаешь как; это все равно, что закинуть ветку в аппарат для сжигания мусора. Когда я заканчиваю, мои ладони черные и замерзшие, но сердце кажется горячим, раскаленным.

Ветви деревьев протягивают свои руки, и я растягиваю на них свою бумагу. Ветер дует мягко, и, кажется, что деревья убаюкивают слова с такой же заботой, что и мать свое дитя. С такой же заботой, как Хантер обнимал Сару, когда нес ее на кладбище в Каньоне.

В белом свете уличных фонарей кажется, что этот парк может существовать только в хорошо развитом воображении или в глубинах сна. Я представляю, что вдруг проснусь, и все это исчезнет. Эти бумажные деревья, эта белая ночь. Мои угольные слова, ожидающие своего читателя.

Знаю, что Кай поймет, почему мне пришлось написать этот стих, почему я не согласилась на меньшее.

Даже если на эти строчки наткнется сторонник Общества, он все равно увидит слова, когда будет снимать бумагу с дерева. И даже если он захочет сжечь их, они будут скользить меж его пальцев на пути к огню. Эти слова станут общими, несмотря ни на что.

В мире есть много добрых мужчин и женщин, думаю я, способных даже на мелкие поступки. Они спрашивают себя, что может произойти, как закружится водоворот вещей, если мы только осмелимся выделиться из толпы.

И я — одна из них.

Отматываю еще немного бумаги и вижу строчку

Я наматываю бумагу на ветки, делаю длинную петлю, вверх и вниз, сгибаю колени. Руки приподнимаю над головой, совсем как те девушки на картине, увиденной мною в пещере. Я чувствую ритм, время застыло.

Я представляю, что танцую.

— Ты прыгаешь сегодня? — спрашивает меня один из пилотов.  Наша эскадра шагает по тропинке вдоль реки, змеей извивающейся по Камасу. В одном месте — рядом с Сити-Холлом и стенами — река превращается в каскад водопадов. Неподалеку серая цапля разрезает быстрые воды речного потока.

— Нет, — говорю я, не скрывая раздражения в голосе. — Я не вижу смысла в этом.

— Это знак единства, — объясняет он. Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на него поближе.

— Мы все работаем на Восстание, не так ли? — спрашиваю я. — Разве этого единства недостаточно?

Пилот, Люк, замолкает и ускоряет шаг, так что я один остаюсь в хвосте группы. Прошло уже несколько часов, и каждый хотел попасть в город. Для многих из нас все еще небезопасно свободно разгуливать по улицам города, некогда бывшего оплотом Общества, несмотря на то, что Восстание еще несколько недель назад захватило в Камасе власть. Как и ожидалось, для Восстания Камас стал первой и самой легкой для захвата провинцией — ведь здесь живут и работают так много мятежников.