— Хм. И вчерашнее платье тебя поэтому так разозлило?
— Я же говорил, я не злился, просто пытался взять себя в руки. И сегодня тоже. Я не могу на тебя злиться, совсем. То есть, умом понимаю, что ты поступаешь плохо, потому что порой делаешь что-то назло, но не могу рассердиться. На кого-нибудь другого — да, наверное. А ты даже при самом худшем своём поведении вызываешь только лёгкое раздражение, — он весело хмыкнул.
Интересно, юмор передаётся половым путём? Или просто юмор — это нечто из очень близкого окружения, и шутить с посторонними — моветон?
Всю обратную дорогу мы легко и свободно болтали о какой-то ерунде. Очень неожиданно было видеть Инга таким расслабленным; кажется, мне уже почти стало стыдно, что он из-за меня так мучился. Правда, ключевое слово здесь всё-таки «почти», потому что стыдиться стоило бы, только если бы я его целенаправленно изводила. А он молчал и страдал по собственному почину, и это был исключительно его выбор.
Но в результате путь домой пролетел гораздо бодрее, чем тянулся в сторону гор. И по возвращении я первым делом решительно загнала капитана в ванну: после дня на свежем воздухе самочувствие было отличным, но пахло от нас не розами. Естественно, загнала я его туда в своей компании. А что, ванна большая, места много, все поместимся!
Он, кстати, даже не слишком возражал; так, поворчал для очистки совести, пока я вытряхивала его из грязной одежды. А потом уже ни словом не обмолвился о неправильности такого поведения, и даже по собственной инициативе показал мне, лёжа в этой самой ванной, небо в алмазах и новые грани ранее незнакомых ощущений. Как он целовал, как касался, когда делал это добровольно и в здравом уме… В общем, я уже готова согласиться, что это приключение — самое интересное и приятное, что со мной случалось в моей жизни.
Правда, в какой-то момент меня опять посетило это ощущение, что я сама чувствую его эмоции, даже когда он не смотрит мне в глаза. Хотя слова про татуировку кое-что объясняли; значит, смотреть в глаза в принципе не обязательно, это просто устоявшийся рефлекс, что без подобного контакта — ни-ни. А когда контроль ослабевает, эмоции начинают фонтанировать уже спонтанно.
— И всё-таки, ты удивительная, — сообщил мне Инг, когда мы уже просто отмокали в ванне, обнявшись и никуда не торопясь. — Я просто не могу поверить, что подобная искренность возможна. Ты, по-моему, вообще не умеешь притворяться; когда ты радуешься — ты вся светишься изнутри, когда злишься — кипишь.
— Некоторым это очень не нравится, — захихикала я. — Бабушка вот например считает меня вздорной, взбалмошной и избалованной, и всё пытается выдать замуж.
— А ты?
— А я летать хочу, — призналась я, выдавая свою страшную тайну и выкладывая козырь из рукава. — Я даже в тайне от семьи Высшую Лётную Школу закончила. Сейчас должна была уже получить распределение и даже, наверное, приступить к службе. Если бы ты меня не спёр, конечно.
— Прости, — вздохнул он.
— За что именно? — иронично уточнила я.
— За то, что радуюсь этому факту, — ответ оказался совершенно неожиданным. Будто в доказательство этих слов Инг покрепче обнял меня, прижимая к себе. — Я никогда не думал, что существуют такие женщины. Ты каждый раз так искренне и полно мне отвечаешь, — на каждое прикосновение, даже как будто на каждую мысль, — что я чувствую себя совершенно пьяным. Забываюсь, теряю контроль; но тебя почему-то совершенно не сердит тот факт, что ты помимо своих переживаешь и мои ощущения.
— Ещё бы он меня сердил, — я насмешливо фыркнула. — Два в одном — за те же деньги. Ну, в смысле, двойное удовольствие сразу; а это просто лозунг из рекламы был, — на всякий случай уточнила я. А то мало ли что он там про деньги подумает. — Это надо быть полной дурой, чтобы от такого отказаться.
— Наши женщины боятся подобного, — он пожал плечами. — Только Дарящие, но, во-первых, это просто их работа, а, во-вторых, взрослому мужчине стыдно к ним обращаться, только если в самом крайнем случае.
— А ты женщин, помимо Дарящих, много знал-то? — хмыкнула я, примерно предполагая ответ.
— Я же тебе говорил, с этим очень строго. Только Марель.
— Вот-вот. Не надо всех по этой макрели ровнять, — фыркнула я. — Не думаю, что у вас все такие контуженные. Сколько же лет она тебе нервы трепала, пока вы не разошлись?
— Шесть. Когда мы поженились, мне было двадцать четыре. С половиной, — почему-то добавил он. — А ей — девятнадцать.
— Офигеть. И у вас все женщины так рано замуж выходят?
— Это ещё не рано, — «успокоил» он меня. — Бывает значительно раньше. Но я в курсе, что у землян не так. Хотя… сложно было поверить, что тот мальчик, которого ты защищала, не является твоим женихом, — задумчиво проговорил он.
— Не является, — вздохнула я. — О чём, опять таки, очень жалеет бабушка. Нет, Валерка чудесный, я очень его люблю, но он мне скорее как младший брат. Ничего не могу поделать: он не в моём вкусе, а я — не в его. Существует расхожее мнение, что девушка подсознательно выбирает мужчину, похожего на её отца. У Валерки с папой вообще ничего общего.
— А я, получается, похож на генерала Зуева? — растерянно уточнил Инг. Я захихикала; как-то у него это очень неуверенно получилось, как будто его сравнили с чем-то невероятным и бесконечно далёким.
— Определённо, больше чем Валерка. Валерка гениальный биолог, отличный друг и очень добрый и милый парень, вечно парящий в каких-то эмпиреях и не приспособленный к суровым жизненным потрясениям; а ты — высокий красивый мужчина с железной волей и стальными нервами. Хотя папку от тебя выгодно отличает великолепное чувство юмора и здравый взгляд на вещи, — рассмеялась я. — Но это уже вопросы воспитания. А почему тебя это так удивляет?
— Генерал очень… необычный человек и крайне сильная личность, сравнение с ним польстит кому угодно. Но мне кажется, ты не объективна; то ли ты плохо его знаешь, то ли слишком хорошего обо мне мнения.
— Ага, или ты о себе — слишком плохого, — проворчала я. — А что касается отца, что я о нём такого могу не знать?
— Люди в семье и на службе довольно часто сильно отличаются. Я бы никогда не поверил, если бы не видел этого сам: он очень тебя любит. Эмоции можно скрыть, но не от Зеркала при личном контакте. Столько радости, беспокойства и облегчения не может быть в равнодушном человеке. Но, с другой стороны, в прошлые наши встречи он всегда был холоден, спокоен и равнодушен.
— В прошлые встречи? — озадаченно уточнила я.
— Зеркало Чести — это человек, выполняющий для Совета Старейшин особые поручения, так что с главой земной контрразведки я имел возможность пересечься. Правда, полагаю, в прошлые наши столкновения он не придавал моему присутствию значения, потому что не знал, что я — это я. Или не считал нужным это демонстрировать.
— Ну, может, я и правда знаю его с какой-то другой стороны, — пожала я плечами. Это меня, кстати, совсем не удивило; я никогда бы не подумала, что с врагами или просто противниками он такой же мягкий и покладистый, как с мамой или с нами. — Ладно, я предлагаю оканчивать расслабленное размокание, а то уже очень кушать хочется. Ты как?
— Ничего не имею против.
Мы лениво и неторопливо приступили к мытью, и тут Инг меня опять удивил. Когда я мыла голову, он отвёл мои руки и принялся намыливать меня самостоятельно. Сначала от такого проявления нежности я растерялась, но через пару секунд совершенно прибалдела, и почти растеклась умиротворённой расслабленной лужицей по ванне. Что, оказывается, способен сделать с человеком обыкновенный массаж головы!
В итоге из ванны меня тоже пришлось вынимать, но потом я вроде бы встряхнулась, очухалась и уже вполне самостоятельно вытерлась. Потом хозяин дома был бесцеремонно лишён домашней рубашки, чему, конечно, сначала противился, но в конце концов сдался.
В итоге получилось убийство одним ударом даже не двух, а целого стада зайцев. Во-первых, я могла любоваться на Инга с голым торсом, в одних брюках. Во-вторых, его так гораздо приятней было щупать. В-третьих, я обзавелась чудесным халатиком, прикрывающим самые стратегически важные места, и выглядящим даже приличней, чем все мои одеяния: рубашка скрывала меня до колен. Ну, и, в-четвёртых, я добыла свой любимый фетиш, ношеную рубашку.
