Ясмин подмывало спросить, ненавидит ли ее Фло. Но ответ, воплощённый в этой равнодушной зрелой женщине, сидел прямо перед ней. Какое дело ей до Ясмин, если ее предали те, кому она верила больше всего на свете. Мать, семья, тотем.
— Я не стану извиняться, — Ясмин подняла на неё взгляд и снова отвернулась к неухоженный цветам. — Мы обе сражались нечестно, но я победила.
Фло осторожно поставила чай на скамью, словно боялась выплеснуть его на Ясмин.
— Редкая гадость, но здесь не вырастить приличный, мало воды, а чай любит воду. Ты тоже не жди извинений. Тебе не понять, но, когда Абаль смотрел на на тебя… Я могла бы убить, я хотела…
— Смотрел на меня? — искренне удивилась Ясмин.
Насколько она помнила, в те дни Абаль ее ненавидел не меньше Фло.
— Не любил, не надейся, — с чисто женским, но каким-то добродушным злорадством заметила Фло. — Но хотел. Для меня он так не горел. Конечно, я тебя ненавидела, что можно найти в блеклой госпоже вроде тебя? Взглянуть не на что. Мой тотем воспользовался мной, прикрываясь моим же благом, и боги Терна подняли уровень моего оружия на целую единицу, а когда не получилось… Ну, ты знаешь. Ты теперь видишь, что бывает с теми, у кого не получилось.
Они сидели, глядя друг другу в глаза. Чай остыл и покрылся пеной персиковых лепестков.
— Я разбила все зеркала в доме. Тебя я ненавидела сначала по привычке, а после, чтобы не начать ненавидеть остальных.
— А сейчас? — почти шепотом спросила Ясмин.
— А сейчас повзрослела. Чай здесь и впрямь отвратителен, Абаль привозит хороший, но я не беру, хочу так, без подачек. Осознать своё положение, мне ведь придётся провести здесь всю жизнь, работая пятном на солнце, а может и хуже.
— Разве ты не можешь вернуться? — Ясмин ещё раз обвела взглядом сошедший от буйного цветения сад, в котором не было видно ни троп, ни принадлежностей человеческого быта. — Твоё заключение добровольно и причиняет боль только тебе самой.
Фло даже не усмехнулась, только прищурилась на солнце, пролитое в плетение персиковых веток.
— Приказ тотема может быть высказан в любой форме, но ты узнаешь, что это приказ. Я похожа на человека, который будет гнить у рабочего тракта добровольно?
На такого человека Фло не очень походила. Она родилась блистать в Цветочном круге, кружить головы и менять наряды. Что она чувствовала все эти восемь лет, запертая в этой заброшенной древесной клетке собственным уродством и своей семьей?
— Моя мать умирает, а будет ли ко мне добр младший брат, когда станет главой, я не знаю. Я не верю. Он печётся о чистоте репутации, и ему не нужен трагический провал в эксперименте по подъёму уровня оружия.
Слышать это было невыносимо.
Ясмин автоматически схватила Фло за руки, хотя это было верхом невежливости. Потом отпустила, судорожно рванула поясную сумку, нащупывая флакон.
— Подожди, — сказала она. — Вот. Не бойся, я выпросила у матери противоядие от средства, которым тебя покалечила. Ведь если шрамы сойдут, то, согласно старшинству, ты станешь главой тотема и войдёшь в Большой совет?
Рука у Фло дернулась и чашка опрокинулась в траву. Тишина стала осязаемой, только в глубине сада надрывалась одинокая сойка. Ясмин нервно сжимала флакончик и пыталась выбежать глазами из проклятого заброшенного сада. Не умеет она ненавидеть.
— Ты была в Чернотайе?
— А как же? — удивилась Ясмин. — Трижды в неделю. По мне часы сверять можно, такая пунктуальная.
Фло медленно поднялась, не отводя взгляда от маленького флакона. На белом лице пылали синие глаза, в ее лице не осталось ничего кукольного, так жадно она хотела жить.
— Это не яд, — бестолково повторила Ясмин, трактуя возникшую паузу, как страх. — Не бойся.
— Я не боюсь, — хрипло сказала Фло, но флакон не взяла. Взглянула Ясмин прямо в лицо: — Я не скажу тебе спасибо, не стану твоим другом, не буду подпевать Бересклету в Большом совете.
— И слава всем соцветиям, — облегченно парировала Ясмин. — Мне двадцать пять, и до сегодняшнего дня я прекрасно справлялась самостоятельно.
В голове тяжело повернулась отвратительная мысль о том, как именно она справлялась. Неужели человеку под силу вынести столько ненависти в одиночку? Эта мысль — единственная, которую она гнала от себя, как больного пса от дома — сидела занозой в самой мякоти мозга.
Фло хмыкнула и, наконец, взяла флакон. Качнула в руке, словно считывая вес.
— И как его использовать?
— Выпить, — Ясмин пододвинула ей собственный чай. — Запей, мама сказала, что лекарство горькое, как полынь. Раны будет жечь, поднимется температура, ночной зуд обеспечен, но нужно перетерпеть, и через месяц будешь, как новая.
Последние слова она договаривала в спешке, потому что Фло, не слушая опрокинула флакон в рот и даже не запила. Вместо неё от кислой горечи, разлившейся в воздухе, скривилась Ясмин.
Глава 12
От Фло она вышла обновлённой и почти счастливой. Все-таки делать добрые дела очень приятно, даже если ты не имеешь к ним отношения. Ее мама — гений. Раны, конечно, не зажили за секунду, но хотя бы перестали мокнуть. Через месяц Фло будет живой фарфоровой статуэткой без единого изъяна. Точнее, без единого внешнего изъяна.
Искромсанное сердце уже не заживет.
Когда-то очень давно, в той жизни, она пережила что-то подобное, но на открытый конфликт ее не пошла. Подруга, бывшая лучшей, ушла в небытие такой же прекрасной и неповрежденной, какой и была все семнадцать лет до этого. А любовь, из-за которой они так страшно рассорились, ночами стояла на коленях перед квартирой и пьяно извинялась. Мол, бес попутал, а любит он только ее. Амина — в моменты воспоминаний, она почему-то всегда думала о себе, как об Амине — прощала. Сначала прощала, после устала и начала просто перешагивать. Сколько можно орать под дверью? В глубине души она понимала, что ее прощение ничего не стоит. Такие как она не прощают. Девочки, пережившие предательство, не дают вторых шансов. А подруга жалела. Иногда они сталкивались в институте, и та все порывалась что-то сказать, но Амина смотрела сквозь — в будущее, и предателям в нем не было места.
Ясмин заморгала, словно под веко попала пылинка. Надо же, расчувствовалась. Но в этом мире Фло не была ей подругой и уж, конечно, ее не предавала.
Тёрн шел сплошной стеной, и Ясмин казалось, он расступается ровно за шаг до ее появления и снова сливается в тёмную стену за спиной. Выглядело это жутко. Подобной техникой пользовался и Бересклет. Странно, что их тотемы никогда не сотрудничали, у них было много общего. Объединись они, и Варде бы не поздоровится. Может, и зря она так. Тогда, в той жизни, с подругой?
Но ответа не было. Теперь некому было отвечать.
— Доброго заката, мастер Ясмин, — этот голос она узнала бы из тысячи.
Ясмин остановилась, словно натолкнувшись на стекло, а когда обернулась, увидела только стену терна, пробившую белые полуразрушенные ступени лестницы, и росшую прямо на них.
— Я здесь, — окликнул Абаль.
Он стоял, небрежно облокотившись на кустарник, и тот вывернулся гладкими завитками под его рукой, ласковый, как огромный зелёный кот. Ясмин совершенно онемела. Одно дело думать, что справишься с одиночеством, другое дело встретить Абаля вот так. Снова. У дома его бывшей возлюбленной, которую она же и покалечила. Особенно в момент собственной слабости.
— Представляешь, — легкомысленно продолжил Абаль, — она меня не пустила, — он кивнул на терн, перегородивший вход на территорию поместья. — Впервые за двадцать лет.
— Прямо, как в сказке про Шиповничек, — механически согласилась Ясмин.
— Какой сказке?
Абаль сбился с мысли, и уставился на неё своими инопланетными глазами. Колодцы чёрные, а не глаза. Ясмин опустила взгляд на собственные руки, как выпускница Смольного. Не смотреть мужчинам в глаза, не кокетничать, ножки вместе, глазки вниз. Она полгода ходила в театральный кружок и всю школу воображала себя знатной девицей времён Марии Фёдоровны. Сейчас об этом было даже думать смешно, но театральная практика делать раньше, чем думать, взяла своё.
