В памяти всплыли слова Алары о том, что Лильберн напомнил ей родной дом. А я-то решила, что она имеет в виду старинные вещицы или люстры, а не собственно особняк.
Прист с сомнением покачал головой:
– Я же не могу заниматься сваркой в чистом поле.
– Не волнуйся. Найдем какое-нибудь местечко.
Джаред выдавил фальшивую улыбку, но ногти у него были изгрызены до мяса.
– Может, послушаем музыку? – предложила я.
Все застонали.
– Даже не начинай, – покачал головой Джаред.
– Ну же, поставь для Кеннеди свой любимый диск. – Лукас с улыбкой обернулся на своем сиденье, будто намеревался открыть мне свой самый мрачный секрет – или самый мрачный секрет брата. – И когда я говорю «диск», я именно его и имею в виду.
Джаред отпихнул его локтем:
– Да ну. Это старый фургон.
– Так и диск тоже не новье.
Лукас пощелкал кнопками, и из динамиков загрохотала музыка в стиле восьмидесятых.
Она показалась мне знакомой.
– Это из какого-нибудь фильма?
Все покатились со смеху.
Джаред свободной рукой нащупал регулировку громкости и попытался приглушить звук, в то время как Лукас настойчиво выкручивал ее в противоположную сторону.
– Уберите это, – простонал Прист. – У меня сейчас уши отвалятся.
В конце концов Лукас сдался и позволил Джареду выключить музыку, но даже Алара не смогла сохранить серьезность.
– Это песня из одного дурацкого старого фильма. «Пропащие ребята» называется.
– Отличный фильм, – огрызнулся Джаред.
Щеки его пылали.
Прист откашлялся и неумело изобразил взрослый голос, который прозвучал очень похоже на голос моего учителя математики:
– Да и саундтрек тоже очень неплох, ребята.
– Твое счастье, что я ничего не понимаю в сварке.
Джаред изобразил раздражение, но уголки его губ неудержимо растягивались в улыбке.
Прист бросил свою паяльную лампу на соседнее со мной сиденье. На металлической рукоятке было выжжено его имя.
– Прист – твое настоящее имя?
Этот вопрос не давал мне покоя с того самого момента, как мы познакомились.
– Нет, – ухмыльнулся он. – Это что-то вроде шутки для своих.
– Еще одна шутка? Не уверена, что пойму ее.
– Это хорошая шутка, – сказал Лукас. – Когда я в первый раз увидел, как он мастерит ружье, я сказал, что это чумовое занятие для потомка священника. Пусть даже расстриженного.
Прист натянул капюшон на голову:
– А я сказал, что изготовление оружия для истребления духов мщения – вполне себе религия, а я ее первосвященник. Только с девчонками могу гулять сколько угодно.
Все рассмеялись. У меня было такое чувство, что все мы разом перестали сдерживаться и вновь стали обычными подростками, которые едут домой с вечеринки, предвкушая набег на холодильник, а не страдают оттого, что у них больше нет дома.
* * *
Прист листал свой дневник, проводя диском над страницами в надежде обнаружить там какое-нибудь зашифрованное послание.
– Ты что-нибудь видишь?
Я ничего не видела, и мы оба это знали.
Мы сидели за столиком в дешевой забегаловке на подъезде к Балтимору. После чашки кофе с корицей и вафлями я снова почувствовала себя человеком.
Лукас поболтал соломинкой в стакане с клубничным коктейлем:
– По-моему, меня сейчас вырвет.
– А ты чего хотел? – закатила глаза Алара. – Будешь знать, как пить на завтрак коктейль.
– Хочешь допить? – Он придвинул к ней стакан.
Она посмотрела на него с таким выражением, как будто он предложил ей автол.
– Ты же знаешь, я не ем ничего розового.
– У тебя что, аллергия на клубнику? – поинтересовалась я.
– Нет. Просто я не ем ничего розового, – ответила она, как будто не могло быть ничего более логичного.
– Но почему?
Алара устремила на меня взгляд и высыпала в свой кофе, наверное, уже десятый пакетик сахара.
– В моей семье розовый цвет символизирует смерть. Я скорее съем крысу.
Прист кивнул на ее кружку:
– С двойным сахаром.
Джаред сидел в одиночестве за барной стойкой и смотрел в окно тем невидящим взглядом, который бывает, когда слишком поглощен своими мыслями, чтобы видеть что-то вокруг. Мне захотелось узнать, почему он сидит один. Почему он все время ведет себя так, как будто он лишний.
Он перехватил мой взгляд, но не отвернулся.
Я подошла к свободному табурету рядом с ним.
– Можно присесть?
– Да, пожалуйста.
Армейская куртка Джареда комом лежала у него на коленях, и он без конца теребил ее.
Некоторое время мы оба молчали. Это молчание протянулось между нами, точно мостик.
– Это все я виновата. – Мне просто необходимо было произнести это вслух.
– Вовсе нет.
Я отвернулась к окну. Живот скрутило узлом. Я не могла смотреть Джареду в глаза.
– Вы были в безопасности в том здании, пока не появилась я.
Он наклонился вперед, уткнулся локтями в колени:
– По-настоящему в безопасности мы не были никогда и нигде.
– По крайней мере, вам было где ночевать.
Я чувствовала себя виноватой во всем, что произошло, – даже в маминой смерти. А вдруг это я каким-то образом навела на нее демона, как навела духов мщения на склад?
Джаред потер глаза, и я впервые за все время осознала, какой усталый у него вид. Это было нечто большее, нежели простой недосып. Это была усталость, проистекающая от необходимости нести какую-то ношу, которую нельзя ни сложить с себя, ни разделить с кем-то еще.
– Тебя никто не предупредил, что подоконники посыпаны солью. Это мой промах. – Джаред уронил голову и наклонился вперед, чтобы я не могла видеть его лица. – И уже далеко не первый.
– Потому что ты мне не сказал?
– Нет. – Он обхватил шею ладонями, как будто пы тался защититься от незримого нападения. – Ладно, проехали.
Он потянулся взять со стойки чашку с кофе, и рукав его футболки задрался, обнажив татуировку в виде птицы на плече. Если я и ожидала увидеть на коже такого человека, как Джаред, вытатуированную птицу, то это был бы ворон или ястреб, но никак не эта хрупкая птаха.
– Что это? – махнула я в сторону татуировки и слу чайно задела его руку.
Джаред шарахнулся.
Я поднялась, пытаясь скрыть неловкость.
Пальцы Джареда сомкнулись на моем запястье. В голубых глазах застыла мольба.
Меня мгновенно бросило в жар, как будто тело получило порцию адреналина. Я застыла, парализованная ощу щением, которое немедленно опознала. Такое чувство я испытывала, когда Крис держал меня за руку, и я не могла думать больше ни о чем, кроме его прикосновения и клубка переживаний в моей душе, который не давал мне взглянуть на него реалистично. Он был моим первым настоящим бойфрендом, с исковерканной и травмированной душой, и наш роман оставил шрамы и в моей душе тоже.
