В комнате царил полумрак, свет исходил лишь от одной лампы, стоящей возле кровати. Шторы на ночь были задернуты, а тихий писк мониторов, дающий понять медсестрам, что мистер Каллахан еще жив, казался очень громким в этой тишине.
Натаниэль встал позади нас и положил руку Мике на плечо, потому что в палате не было достаточно места чтобы всем троим держаться за руки. Свободной рукой Мина накрыл руку Натаниэля. Сочувствие не всегда можно выразить словами, но иногда прикосновение способно справиться с этим.
— Вы чувствуете этот запах? — спросил Мика.
Нам не пришлось спрашивать, что он имеет в виду. Я могла унюхать это даже своим человеческим носом: приторно-сладковатый душок, слегка кисловатый; и слово «сладковатый» здесь не совсем подходило, но у запаха гниющей плоти и в самом деле присутствует сладкий оттенок. Я большую часть своей взрослой жизни провела чувствуя этот запах на местах преступлений и во время поднятия зомби, хотя зомби, которых поднимала я, пахли не так уж и гадко. Чем слабее аниматор, тем хуже будет выглядеть его зомби, и тем хуже он будет вонять. У моих первых зомби был гнилой вид, но пахли они по-другому. Я видела и таких зомби, которые смердели как настоящие трупы.
Белая простыня была натянута на раму, так что тела Раша Каллахана она не касалась. Такой же метод использовался для пациентов ожогового отделения. Но что бы ни находилось под этим белым куполом из простыней, у него был слабый запах разложения, словно предвещавший о скором появлении трупа.
Я с трудом сглотнула, горло сжалось и не потому что подкатывала тошнота. Мне приходилось нюхать вещи и похуже. Было такое чувство, что из-за того, что Мика держал себя под таким жестким контролем, кому-то пришлось бы плакать вместо него. Но, к чертям, это буду не я; я здесь для того, чтобы быть сильной ради него, а не для того, чтобы первой расклеиться. Я не стану вести себя настолько как девчонка, чтоб его!
Стоя в палате, погруженной в запах смерти, я еще крепче обняла Мику, потому что не знала, что еще сделать. Он зарылся лицом в мои волосы и обнял в ответ. Натаниэль обнял меня свободной рукой со спины и прижался к Мике, таким образом, что мог касаться нас обоих.
Раздался тихий, но настойчивый стук в дверь. Она распахнулась и, не дожидаясь разрешения войти, в палате появился высокий, стройный мужчина в длинном белом халате. Он блеснул профессиональной улыбкой, веселой и совершенно пустой, потому что когда вы улыбаетесь, обычно людям становится легче. Я знала такую улыбку, потому что улыбалась такой же своим клиентам, и значила она почти столько же — нисколько. Он был врачом, и люди так или иначе нервничали в его присутствии, так что он улыбался.
— Я доктор Роджерс; а вы должно быть Майк, — протянул он нам руку, но в основном обращался к Мике. Он выглядел достаточно похожим на своего отца, чтобы его можно было перепутать с Натаниэлем.
— Мика. Я уже десять лет как не Майк. — Он отпустил нас достаточно для того, чтобы пожать доктору Роджерсу руку.
Он повернулся к нам, и я представилась:
— Анита Блейк.
Натаниэль также пожал ему руку и произнес:
— Натаниэль Грейсон.
Роджерс кивнул и сказал:
— Рад Вас здесь видеть.
Мика окинул его очень серьезным взглядом.
— Моя мать сказала Аните, что это только вопрос времени; это правда?
— Мы замедлили болезнь, но у нас нет от нее лекарства. Увы.
Мика кивнул, посмотрел на пол и протянул свои руки назад к нам. Я дала ему свою левую руку, а Натаниэль обнял его с другой стороны, как это делала я ранее до прихода врача. Доктор пристально посмотрел на двух мужчин и меня, а затем вновь на Мику. Я думала, что док ляпнет сейчас что-то неподходящее, но он остался профессионалом.
— Сколько у него осталось времени? — спросил Мика.
— Точно сказать не могу.
— Попробуйте.
— Простите? — переспросил Роджерс.
— Попробуйте оценить, сколько у моего отца осталось времени, — повторил Мика.
Роджерс покачал головой:
— Я не могу этого сделать.
— Хорошо, тогда расскажите мне, что вы делаете для его лечения.
Об этом Роджерс мог говорить. На восточном побережье было несколько схожих случаев — похожих, но не идентичных.
— Другие пациенты умерли в течение нескольких часов, а я использовал их протоколы, чтобы замедлить эту… инфекцию.
— Инфекцию? — спросил Мика.
— Да, — с уверенностью ответил он.
— Что за инфекция?
— Это похоже на некротический фасциит[5], мы к ней так и относились — удаление пораженных участков ткани, антибиотики широкого спектра и сеансы в барокамере.
— Как много… было удалено тканей? — спросил Мика.
— Мы удалили только самое необходимое.
— Это не ответ, а отговорка.
— Если вы настаиваете, я могу показать вам рану, но я бы не советовал.
— Почему? — спросил Мика.
— Это ничего не изменит и не поможет. А вам это видеть не нужно.
Мика покачал головой:
— Мне нужно увидеть, что вы сделали с моим отцом.
— Я ничего с ним не делал, только все необходимое при данных обстоятельствах.
Мика медленно, тихо выдохнул.
Я ответила за него:
— Это не мой отец, но вы меня пугаете. Куда пришелся укус?
— На левую руку.
— У него все еще есть рука? — спросил Мика.
Доктор Роджерс скривил лицо:
— Да, но если нам не удастся остановить инфекцию, то можем попробовать ампутацию, хотя, честно говоря, думаю, это только замедлит болезнь, а не остановит.
— Вы пробовали ампутацию на других жертвах? — спросила я.
— Да, но или мы делали это слишком поздно, или как только инфекция попадает в организм, то почти тут же заносится в кровяной поток и распространяется по всему телу.
— Я должен увидеть, — настаивал Мика.
Доктор Роджерс не сразу понял о чем он, а я поняла, и Натаниэль понял, потому что подсказал:
— Мика говорит, что хочет увидеть рану.
— На самом деле, я бы не…
— А вы бы не стали смотреть, если бы это был ваш отец? — спросил Мика, изучая лицо доктора. — Могу поспорить, вы бы настояли на этом.
— Я врач, и захотел бы увидеть его с профессиональной точки зрения, чтобы понять что происходит.
— А я не врач и надеюсь, что то, что я представляю — хуже чем то, что вы мне покажете, но в любом случае я должен это увидеть.
Роджерс издал тихий полный раздражения звук. Он достал новые резиновые перчатки из небольшого бокса рядом с кроватью, и отошел к ее дальней стороне, прикрытой натянутой простыней.
— Все, что касается раны, кажется чрезвычайно болезненным, поэтому простыню мы подняли над ним.
