Она пела:
— Волосы как огонь, а кожа как снег и глаза карие, как у лесной лани, — и она целовала Мэб в носик и вдыхала аромат ее волос. Королева научила девочку танцевать, вышивать, играть на каманчае и смешивать травы для чая, который не даст ей заболеть, никогда. Она одевала ее в странную и красивую одежду и сплетала из цветов причудливые венцы для ее волос. Однажды летом она показала ей, как ловить бабочек на краю утеса. Вместе они вплетали цветы в длинные веревки и тихо ждали, пока бабочки усядутся на бутоны, а затем медленно‑премедленно сматывали веревки. Королева протягивала руку и подцепляла пальцем бабочек, и одну за другой пересаживала их на волосы Мэб, где они сидели, шевеля крыльями, образуя живой венец. Иной раз она сделала упряжь из оленьей шкуры, приказала служанкам принять облик сов и поднять Мэб в небо, маленькую девочку, которую несли по воздуху бесшумные крылья.
Именно оттуда, и только сверху, Мэб могла взирать на огромный мир. Тэджбел был затерянным в горах местом, подобно золотоносной жиле. Тэджбел представлял собой цитадель шпилей, каждая из которых была вырезана из огромных, сужающихся бивней скалы, поднимающихся из пропасти столь глубокой, что любые отголоски звуков терялись в ней, утонув в ее безмолвии. Эти бивни соединялись десятками мостов и еще большие количество мостов изящно гнули свои спины в сторону стен каньона, откуда к лесу вели каменные ступени. Там, пятно окраины лесов, и пролегала граница известного Мэб мира.
Когда же служанки подняли ее в небо, она увидела и убедилась в бескрайности лесов и многообразии горных круч, и необъятность этого была больше всего того, что она могла вообразить. Тогда это был мир: горы и лес, навсегда. Она никогда не представляла себе иного пейзажа. Она не понимала, что есть что‑то вне. Даже позже, когда жизнь превратилась в единое страдание, она не мечтала о побеге, потому что знала — ей некуда идти. Потребуется нечто больше страданий, прежде чем она наконец попытается совершить побег.
Но это случилось позже. Большую часть времени, будучи ребенком, Мэб была счастлива.
Она спала в королевских покоях вместе с их хозяйкой, у королевского подножья на собственной кровати, отороченной мехом. Летом ее потчевали нектаром с маленького блюда, которое ставили ей на колени, а она слизывала яства язычком, зимой засахаренными сосульками, которые можно было облизывать всласть. Королева гладила ей волосы, когда солнце согревало их и на морозе пеленала ее в меха и шерсть.
Если Королеве порой становилось скучно, и взгляд ее рептильих глаз терял ко всему интерес, она прогоняла Мэб, но это была вина Мэб, что она была скучной маленькой животинкой. И в клетке, само собой, она была сама виновата.
Это была железная клетка, и она висела на королевском мосту прямо перед ее окнами, и иногда Королева сажала в нее Мэб и оставляла ее там. Железные детали клетки звенели и визжали от трения, если узница шевелилась, потому Мэб научилась держаться крайне неподвижно. Со временем она возненавидела ветер за то, что он раскачивал клетку, несмотря на ее неподвижность, потому что визг железа привлекал хищников, и она видела, как их фосфоресцирующие глаза смотрели на нее из‑под мостов, холодно рассматривая ее, раскачивающуюся в клетке.
Она никогда не забудет те глаза или запах, что ветер приносил из‑под мостов, как и не забудет очертания длинных белесых конечностей тех чудищ, тянущихся вверх, в поисках любой живности, которой они могли бы заполнить свои зияющие пасти — кошек, оленей… ее. Королева запретила им прикасаться к ней, но они были чудовищами, и они ослушивались ее прежде.
Королеве нравилось смотреть, как они наблюдали за Мэб. Это доставляло ей удовольствие, опасность будоражила.
Мэб не знала, что это были за звери или сколько их было — по одному под каждым мостом или горстка, переползающая во тьме от одного моста к другому, а возможно их число постоянно множилось, благодаря тем, что поднимались из пропасти внизу из желания утолить голод. А голодны они были всегда.
Вот для чего нужны были кошки.
— Смотрите‑ка, у Ижи котенок, — заметила как‑то служанка, будучи в шпиле королевы. Служанку звали Снайя и она часто присматривала за Мэб, водила ее то туда, то сюда, за кожаный ремешок, привязанный к запястью Мэб. Служанка дернула ремешок, а Мэб попыталась вырваться. Она схватила котенка в охапку и инстинктивно сжала его крепче, желая защитить. Ей должно быть, было года три, но она уже знала судьбу кошек в Тэджбел.
— Нет, — прошептала девочка.
Котенок был полосатым, длинношерстным и мягким. Он мурлыкал, но перестал, заслышав голос Снайи. Его крошечные когти вонзились в руки Мэб, когда он внезапно попытался вырваться. Но она держала его, и морщилась от боли, пока он царапал ее. Нужно было отпустить его.
— Иди сюда, Ижа, славная животинка, — проворковала Снайя. Голос ее был сладок как мед, что так разнилось с ее действиями. Она сильно дернула за кожаный шнурок, и он обжег болью кожу запястья Мэб. Девочка упала, скатилась по каменным ступенькам, прямо в руки к служанке.
Снайя подхватила ее вместе с котенком и понесла к подножью моста.
— Давай, Ижа, брось его, — приказала она.
— Нет! — ответила Мэб, прижимая котенка крепче к себе. Он шипел и царапался у ее груди.
— Живо, — процедила Снайя сквозь сжатые зубы.
Но Мэб не бросила котенка, поэтому Снайя схватила девочку за шиворот и медленно перевела руку так, что девочка оказалась над пропастью. Она услышала бульканье влажного дыхания, доносящееся из тени. Скрежетание огромных зубов.
И Снайя сбросила ее.
Или она зависла в воздухе на мгновение, или ей так показалось. Как бы там ни было, Мэб показалось, что мгновение она висела в воздухе, а в следующее она уже бы приземлилась на мост и чудовище схватило бы ее. И запаниковав, она ослабила хватку и выпустила котенка, и он упал — но не Мэб. Снайя схватила ее за волосы и одежду и потащила обратно в безопасное место.
Котенок приземлился на лапы, пошатываясь сделал шаг вперед, а потом еще один. Сбитый с толку, он поднял большие золотые глаза на Мэб, а затем будто молнией в темноте мелькнула длинная белая рука и исчезла вместе с котенком.
Жалкое мяу, хруст, вонь. Чудовище ело, и пока оно было занято этим, Снайя, пританцовывая протащила Мэб по мосту.
Кошки были платой за переход по мостам.
— Как и тебе, красавица, чудовищам нужно что‑то кушать, — сказала Снайя, и даже будучи еще малышкой, Мэб уловила в голосе служанки презрение и поняла его значение. Друджи ничего не ели. Иногда они потягивали вино из резных кубков, но еда была для животных.
Той ночью Мэб впервые жизни проснулась от крика, на который пришла Королева и взяла девочку на руки, чтобы убаюкать. Мэб плакала и ее Батришва воспользовалась случаем, чтобы слизать слезы с ее щек. Ее язык был таким же холодным, как и тело, но убаюкивание успокаивало, и она напевала Мэб на ухо, чтобы утешить девочку.
— Ижа, милая, — пела она, — расскажи, что с тобой приключилось.
Мэб рассказала. Она показала Королеве царапины, оставленные котенком и рубец на запястье от кожаного ремешка. Снайя была наказана. Королева заставила ее перекинуться в ипостась кошки и оставила ее в этой личине. Королева не стала произносить заветные слова, и Снайе пришлось быть в теле кошки неделями, стараясь не попасться в руки чудовищ. Иногда Королева брала ее на руки и стояла так у края моста, поглаживая черный мех служанки, как будто собиралась бросить ее вниз.
После Мэб больше никто не мучил, кроме самой Королевы.
Сначала это было всего лишь пренебрежение, и как во всем остальном, Мэб была сама в этом виновата. Она выросла. Она переросла железную клетку и не пожалела об этом, но она стала и слишком большой для того, чтобы Батришва баюкала ее на руках и день ото дня она все меньше, похоже, стала приносить пользы Королеве. Маленькая меховая кровать Мэб была вынесена из королевских покоев и оставлена на пустой лестнице в задней части шпиля. Никто не кормил ее, так как Друджи не едят, а потому подобные мелочи, вроде голодного ребенка, легко забывались. Мэб приходилось копаться в десятине, которую дважды в год приносили с черных лугов. Ей было пять лет, когда она узнала, что такое запасы и их распределение. В ту первую зиму, когда ей пришлось кормить себя самой, у нее закончилась еда и она отощала, перебиваясь мхом. Она даже ела кору.
