Подмастерье бондаря, держа шляпу в руках, раскланялся и удалился.
Аврора представила барона Леттелье — тот не стал подниматься со стула, но руку Собрану пожал. Мужское и женское поменялись местами, подумал Собран, глядя на барона, и тут же напомнил себе: кто такой барон, а кто — он сам.
— Господин Жодо — мой виноградарь, — представила Собрана Аврора, — и мой старый друг.
Затем она спросила Собрана, не найдется ли у него получаса, чтобы устроить гостю небольшую экскурсию в погреба.
С удовольствием, отвечал винодел, на что Аврора насмешливо заметила: «Знаю, знаю, вы любите прихвастнуть» — и нахмурилась, когда Собран сдержанно кивнул.
В погребе было заметно теплее — снаружи мороз уже одевал в кружевные наряды углы стен поместья, но в подвалы холод еще не проник.
— Похоже, наступила последняя неделя, — заметила Аврора, достаточно опытная, чтобы уметь определить этапы смены времен года, когда, например, зима наступала, подобно морскому приливу на изрезанный берег.
Впрочем, этим ее опыт и ограничивался: объяснить свои наблюдения простыми словами она бы уже не смогла, и потому последняя ремарка озадачила барона. Он лишь произнес:
— Я подумать не мог, что ваши погреба тянутся так далеко, — И потом: — Ах! — заметив свежую кладку и более светлые дубовые бочки.
— Мы расширяем погреб с задней стороны, — Пояснил Собран, поднявшись по лестнице и стоя под квадратными дверьми, ведущими во внутренний дворик с прудом и кувшинками, которые столь любила Аврора.
Обернувшись к барону, графиня предложила:
— Не осмотреть ли нам южный трансепт?
— Да ваши погреба и впрямь настоящий храм, Аврора, — высказался барон, давая понять, что уловил смысл шутки. — И чему же здесь поклоняются? — Южный трансепт посвящен запасному вину. Идемте выберем бутылочку для сегодняшнего стола.
Бутылки в дальних рядах отражали свет лампы подобно глазам, затянутым катарактой пыли, или черным ягодам, покрытым белой пыльцой.
Стирая пыль с бутылок, Аврора запачкала перчатку.
— Мсье Жодо, вы помните северное и южное «Жодо»? — спросила она и, не давая ответить, обратилась к барону: — Когда мне было одиннадцать лет, дядя усадил меня за стол и дал отведать, как он выразился, «чего-нибудь, достойного внимания», чтобы я научилась различать «Жодо» северное и южное. Дядя сказал: «Прошло двадцать лет с тех пор, как они продавали нам весь урожай, затем сын (дядя говорил о вашем отце, Собран) сам начал делать вино и сразу же научился различать сорта», — Аврора взяла бутылку и обернулась к Собрану, — Южное «Жодо» тысяча восемьсот восьмого.
Лицо Собрана будто окаменело.
— В тот год виноград с разных склонов в последний раз давился раздельно, — пояснила Аврора для гостя. Барон в знак понимания лишь кивнул — исключительно ради приличия, не выказывая интерес или симпатию. Аврора же спросила друга: — А почему вышло так?
— Отец утратил интерес к виноделию. Посвятил себя Сабине, игрался с ней, всюду сопровождал, будто миньон. Ей достаточно было сказать: дедуля, сделай то, дедуля, сделай это… он души в ней не чаял.
Аврора понимающе рассмеялась.
— К тому же качество вина улучшилось, когда мы стали смешивать урожаи. Особенно хорошо оно удалось в тысяча восемьсот двенадцатом, когда посреди лета прошли дожди. Для отца это был последний год.
— Мне нравится южное «Жодо» тысяча восемьсот шестого. У нас осталось две бутылки.
— У меня дома — пятнадцать, — сказал Собран, — и все они ваши, только скажите. Наших ожиданий оно не оправдало.
— Какое счастье, что вы его сберегли, — заметил барон. — А какое у вас самое лучшее? — Он тоже принялся стирать пыль с бутылок.
— Из «Вюйи»? — хором спросили Собран и Аврора.
Барон вновь ответил одним только кивком.
Про себя Собран подумал: «Он эти кивки, наверное, репетирует перед зеркалом, перебирая оттенки значений», а вслух произнес:
— Вино урожая тысяча восемьсот десятого, но здесь его больше нет, хотя у кого-то, может, залежалась бутылочка. Тысяча восемьсот двенадцатого, тысяча восемьсот восемнадцатого, тысяча восемьсот двадцатого, тысяча восемьсот двадцать второго… — Тут он перекрестился, немало удивив Аврору. — Да, вино тысяча восемьсот двадцать второго — самое лучшее. Потом — вино урожая тысяча восемьсот двадцать седьмого, когда я начал работать на шато, и вино урожая тысяча восемьсот тридцатого уже достаточно выдержано.
— Не распить ли нам бутылочку двадцать второго, Аврора? — предложил барон, затем обратился к Собрану: — Когда вы перекрестились, то благодарили Бога или отпугивали дьявола? Возможно, мне стоит знать, если я собираюсь отведать этого вина?
— Благодарил Бога.
Барон присмотрелся к скромной одежде и серебряному крестику Собрана.
— Набожность — замечательная штука, когда помогает сохранить превосходное вино.
— Анри, возможно, на качество вина больше повлияло мое безбожие. Я переехала сюда в двадцать первом.
Аврора произнесла это с улыбкой. Барон взял ее под руку и вновь посмотрел на Собрана.
— А что порекомендуете из плодов вашего труда? — спросил гость, — Мы решили: будем пить «Жодо» тысяча восемьсот шестого и графское двадцать второго, и потому…
— «Жодо-Кальман» тысяча восемьсот двадцатого или двадцать второго, а можно двадцать седьмого. Все из этого здесь имеется. Шато по-прежнему покупает у нас добрую долю вин.
— А Собран принимает указания тех, кто отведал его за моим столом, поэтому я его агент, а он — мой, — сказала Аврора.
— Счастливый союз, — сказал барон и велел Собрану: — Пришлите нам бутылочку. И спасибо за беспокойство.
Собран вместе с шестнадцатилетним сыном гулял по старой ярмарке в Боне, проходя мимо стойл, лавок дантистов, старьевщиков и собачников. Собран выбрал щенка мастифа — черного с рыжевато-коричневым, шерстка мягкая, как у крота. Но стоило сунуть его за пазуху и потянуться за кошельком, как Батист остановил руку отца.
— Ты, кажется, говорил, что собак мы больше заводить не станем.
Собран взял щенка за загривок и показал сыну так, чтобы тот посмотрел животному в глаза, похожие на две капли тоффи.
— Для этого малого у нас местечко найдется.
Батист забрал у Собрана щенка и вернул его в корзину. Затем отвел отца на несколько шагов в сторону. Собран уперся каблуками в землю.
— Ну-ка объяснись, — велел он.
Батист старался не смотреть отцу в глаза, все глядел по сторонам, будто видел за плечами Собрана диковинные растения.
— Батист?
— Жози не сбежала. Ее убила мама.
Собран взял сына за руки. Тот высвободился, спросив:
