— Ясно. Что ж, этого стоило ожидать. Нику не любит, когда кто-то упускает его вещи. Когда я сбежала в первый раз, он тоже… — она помялась, — почистил ряды своих охранников.
— Это даже звучит отвратительно. В общем, Дитрих собирается связаться с арбитрами.
— Вряд ли они что-то сделают, — грустно сказала девушка.
— Я тоже об этом подумал. Но лучше им знать. Всё же это наглость: в открытую лезть к высшей нечисти. У нашей семьи много знакомств, а сам Дитрих — не последний орк в этой стране, скажем так.
— К сожалению, Нику плевать. Он придерживается принципа: однажды враги перебьют друг друга, а ты просто жди, когда мимо тебя проплывут их трупы.
Они замерли недалеко от портретной галереи. Со стен на них взирали орки, которых давно не было в живых. В детстве Серп заставлял запоминать их имена наизусть и по памяти перечислять, кто из родичей к какой эпохе относится и что послужило причиной их смерти. Златона, старшего брата, это бесило — он не понимал, зачем ему цепляться за «дохлых предков».
А вот Платона всегда интересовала история, поэтому его портреты даже завораживали. Дитрих тоже относился к мертвой родне с любопытством. Наверное, уже тогда в нем откликался семейный дар.
— Я хотела узнать, кто это. Просто семейное древо? Но тут нет тебя и братьев.
— По понятным причинам. Здесь висят только погибшие Адроны. Видишь пустые рамки? Это для нас с матерью, — спокойно объяснил Платон. — К счастью, мы пока живы.
— А-а-а, вот оно что. Жуть какая. У твоих родственников такие похожие взгляды, — Марьяна бегло глянула на лица. — Не у всех, но у некоторых прямо… бр-р-р…
— Например?
Платон настолько привык к этим портретам — все, кроме одного, появились здесь до его рождения, — что даже не понял, о чем конкретно говорит Мари.
— Ну вот, гляди. — Она ткнула в нескольких мужчин. — Они прям одинаково смотрят! До мурашек пробирает.
— А, это главы рода в разные годы, — кивнул Платон. — Видимо, у нас стать главой может только тот орк, у которого самый отталкивающий взгляд. На самом деле, если без шуток, то вот этих, у кого «одинаковый взгляд», отец уважал сильнее всего. Все они владели родовым даром… и все они под конец жизни сошли с ума. Дар берет свое.
— Постой, «Серп Адрон»? — Марьяна зачитала имя на табличке. — Разве это не твой отец? Он же должен быть жив.
— Этот снимок повесил я сам. Однажды мы с братом почти избавились от драгоценного папочки, но ему повезло выжить. Скажем так, теперь я смотрю на его фотографию и визуализирую. Пусть она скорее станет пророческой.
Марьяна удивленно покачала головой.
— Вы просто копия друг друга. Но у тебя взгляд другой… добрый.
— Вывод: главой рода мне не стать, — рассмеялся Платон, отводя Мари от сборища родственников.
Они прошли на парадную лестницу, что струилась спусками по обе стороны холла. Марьяна оперлась локтями о перила и сказала:
— Вот что-что, а это красиво. Величественно, что ли. Представляю эмоции гостей, когда они попадают сюда впервые.
Она смотрелась очень элегантно, грациозно, как-то правильно, словно находилась здесь не пару дней, а целую жизнь.
Необычная. Платон видел многих женщин — лаборанток, помощниц, ученых, да и просто девушек, — но никто ещё не вызывал в нем такого уважения, как эта хрупкая, тоненькая, но не сломленная колдунья.
Другая бы давно сдалась под гнетом обстоятельств. Не рискнула бы сбегать повторно, сломалась бы от пыток Альбеску.
Но в Марьяне был железный стержень.
— Ну, в последнее время гости нас особо не жалуют, — отшутился Платон. — Мари…
— А? — Она обернулась в его сторону.
— Твой настоящий облик сильно отличается от наложенной маски?
— Не-а, не сильно, — дернула плечом. — Немного черты лица сглажены, цвет глаз, ну и ожога нет. Оттенок волос чуть-чуть другой. Такие чары проще поддерживать, чем полную смену внешности.
Платон подошел к ней ближе. Вдруг захотелось увидеть её настоящую.
— Ты сможешь ненадолго снять свои чары? — спросил отчего-то осипшим тоном.
— Зачем? Ты говорил, что тебе плевать на то, как я выгляжу, — разом взъерепенилась она.
— Именно. Мне плевать, КАК ты выглядишь. Мне интересно, КАКАЯ ты на самом деле, — признание далось легко.
Почему бы и нет? Они в одной лодке. Неизвестно, сколько времени ещё проведут друг с другом. Нет ничего зазорного в том, чтобы узнать, какая внешность у твоего компаньона. В её душу он уже залез. Так почему бы не увидеть её истинный облик? Пора бы познакомиться с настоящей Марьяной Сцилловой.
— Бред, — отрезала Мари. — Я точно такая же, только с ожогом на всю морду. Такой ответ тебя устроит?
— Нет, — Платон покачал головой. — Слушай, ты же видела меня голым.
— И что с того?
— Я не боюсь перед тобой обнажиться. Так чего опасаться тебе? Почему ты не хочешь быть честна хоть перед кем-то? Не хочешь перестать скрываться хотя бы в этом доме? Поверь, мне безразличны твои ожоги. Моим давно усопшим родственникам — тем более.
Девушка покраснела, а затем со вздохом закрыла глаза, принимая его слова. Ресницы её дрогнули, когда матирующая магия сползла с кожи. Губы поджались тонкой линией.
Марьяна не изменилась. Она не стала хуже. Не стала другой. Ожог, наискосок съеживший кожу от уха до рта, её не обезображивал. Конечно, он ужасен сам по себе, точнее — ужасны причины, по которым он появился. Но внешне Мари всё такая же. Милая, хорошенькая, невесомая.
Платон подумал, что он куда больший урод, чем она. Только его уродство внутреннее. Орк без боевой формы, без магии, без себя самого.
Ну и кто из них чудовище?
— Открой глаза, — попросил он мягко.
Они очень красивые. Зеленые, насыщенные, ведьмовские глазища, в которых так легко потеряться. Волосы не потухшие, как старая солома, а полные летней рыжины. Губы мягкие. Удивительно притягательные.
Поддавшись неясному желанию, Платон взял её лицо в ладони, почувствовал под пальцами нежную кожу без искр магии. Медленно склонился к ней, поймал удивление в огромных глазах.
Его губы накрыли её, поймали сорвавшееся дыхание.
Осторожно и…
— Что ты творишь?! — Марьяна возмущенно вывернулась, отбежала на другой конец лестницы.
— Я собирался тебя поцеловать, — пожал плечами Платон.
Он не привык обличать свои желания в красивые метафоры, предпочитая всегда быть честным и даже прямолинейным.
— З-зачем? — Она дотронулась до ожога, а затем с отвращением уставилась на Платона. — А, кажется, я догадалась. Что, захотел поиздеваться над страхолюдиной? Или решил, будто я легкая добыча?
— Нет, конечно. Что за чушь?
— Ты говорил, у тебя женщины давно не было, — ее голос трясся, вена на шее пульсировала. — Ну а я хоть и уродина, но если пакет на голову натянуть, то сгожусь, да? Типа убогая баба не будет сопротивляться?
— Мари…
— Знаешь, ты не лучше всех остальных. — Она уже плакала, крупные слезы стекали по щекам. — Только изображаешь из себя холодного аристократа, которому ни до кого нет дела. А сам…
— По-твоему, я просто не могу поцеловать девушку, которая мне симпатична? — возмутился Платон.
— Я не симпатичная.
— Это твое мнение, не моё.
— Ты умеешь делать хорошую мину при плохой игре, — фыркнула она, а на глазах меж тем дрожали новые непролитые слезы. Неужели это из-за него? Ведь он не собирался делать ей больно. — Я уже имела возможность оценить, какой ты хороший актер. С братом, с доктором. Тебе ли привыкать врать.
Платон пропустил ее слова мимо ушей. Глубоко внутри кольнуло раскаянием. Ведь он не хотел причинять ей боль. Зачем он только затеял весь этот разговор.
— Ладно, прости, это была ошибка.
Сказав это, он понял, что сделал все еще хуже. Потому что Мари явно приняла всё на свой счет. Подумала, что ошибкой было то, что он назвал ее симпатичной, что пытался поцеловать… Ведь он совсем не это имел ввиду.
Как же сложно с женщинами!
— Вот именно. Ошибка. — На лице ее промелькнула горечь, она кивнула и отвернулась.
