Вот, о чём я и говорила… Бедные люди, и как они работают с этим деспотом… И как целых полдня на него работала я, пусть и не лично, но на его благо? Это даже и хорошо, что меня уволят. Теперь мне стало жаль эту затравленную женщину. И чтобы не вылететь из окна, я быстро и уверенно продолжила свою речь, заготовленную его отцом.
В исполнившиеся ему далеко за тридцать лет, мужчину трудно было чем-то удивить, попробовавшего и испытавшего на своей шкуре все блага и преподношения этого мира. Люди для него были неинтересны. Они играли роль средства для выполнения потребностей, которых из-за пресыщения из года в год становилось всё меньше и меньше. Окружающая роскошь давно не трогала ни его эстетических чувств, ни его тёмно-зелёных глаз, насыщенный и немного отталкивающий цвет которых, в первую очередь, бросался взору.
От его ухоженного пропорционального (да что уж там, просто сумасшедше¬сексуального!) тела, вернее, от поз, и движений, веяло циничной уверенностью, мощным холодком и равнодушием. Такие люди меня пугали. Я старалась обходить их соседской оградкой. Я обычная серая мышь. И нечего таким мышам как я с хищниками общаться. Не мой тип людей. А я не его уж точно.
Возможно, мужчина уже не пьянел от упоения элитными винами, не насыщался и не изумлялся новым вкусам дорогих ресторанных блюд, а в женщинах не видел ничего, кроме способа удовлетворения своих сексуальных потребностей, которые в его годы были еще ох как велики! И откуда я такое взяла? Интуиция, наверное.
Стало жаль этого человека, но жалость разбавлялась неприятным чувством от его непосредственной близости. Человек, у которого есть всё. И ничего одновременно. Сильнее захотелось убраться отсюда, и как можно скорее.
Теперь я ни капли не жалела, что уже возможно не работала в его компании, и что сейчас мне нечего бояться и я легко могла продолжить говорить всё, что хотела.
— Ваш отец… просил передать, чтобы вы не ходили завтра на встречу с Войцеховским. Это ловушка… Он просил сослаться на плохое самочувствие в последний момент, не отменяя встречи.
Мужчина оторопел, озираясь на то место, куда я, произнося эти слова, всё время смотрела. А смотрела я за его спину, на фешенебельный шкаф, к которому склонился фантом, показывая то, что было дорого и для него.
— Куда ты смотришь?! — рыкнул Виктор. А! Как же мне отвратительно его произношение!
— На шкаф, за запертой дверцей которой хранятся… амулеты, — неуверенно ответила я, перекосившись в лице. В руках фантома вырисовывались странные штуки.
— Не говори глупостей! Нет там ничего! — заметно смутившись, прогрохотал мужчина, но я будто и не слышала этого восклицания, завороженно продолжая следить за его отцом, который с нежностью и любовью в глазах продолжал показывать мне дорогие для его сердца вещи, как те игрушки или амулеты.
— Вам говорили, что вы много лжете? — безрассудно продолжала я, отчего глаза мужчины злобно сузились и я продолжила чуть мягче. — Или в силу особенностей вашего образа жизни, приходиться много врать, но я уверена это не всегда по душе, хотя вы привыкли к этому. Но я верю, что для вас не всё потеряно, и вашу душу можно спасти.
— Слушай, девочка! Спасительница чужих душ! Не позволяешь ли ты себе лишнего?! — перебил Абрамов. Под светлой, незагорелой (что удивительно) кожей заходили желваки.
— Вы же просили вас удивить? Я плохо справилась?! — колко парировала я.
— Смело, для такой девчушки как ты… И откуда ты такая взялась, спасительница заблудших душ? — выпалил мужчина богатырским голосом.
Точно! Богатырь! Вот моё определение его мощной натуры с северным акцентом, так и вертевшееся на языке. Богатырь в дорогом костюме!
Грубое произношение подкреплялось крепостью и поджаростью его фигуры, обтянутой элитными тканями. До бела сжатыми большими кулачищами.
Ворвавшийся в мозг вывод заставил меня чуть выдохнуть, расслабиться и приметно посмотреть в лицо собеседника. Задержаться на нём, рассмотрев строгие, хмурые, сосредоточенные и даже угрожающие черты его лица.
Вытянутый узкий череп. Особенно бросался в глаза при короткой стрижке. В области висков голова ещё более узкая, отчего складывалось впечатление, что его сдавили в этом месте.
Пронзительные, оценивающие, глубоко посаженные глаза, так и морозящие высокомерием и холодностью взгляда. Да ещё этот отвратительный зелёный цвет… Бррр.
А над ними ровные густые заросли бровей тёмно-русого цвета. Не приведи вселенная запутаться в них какой-нибудь букашке… не выберется, милая. Эта мысль меня дико развеселила. Губы растянулись в улыбке, но рот не открылся. Я сдержалась.
Высокий лоб с глубокими заметными морщинами. Особенно, таким он казался из-за небольших залысин.
Волосы густые, коротко остриженные на висках и затылке и довольно длинный ирокез по середине, который спадал на правую сторону головы. По нему можно было понять, что шевелюра у него мягкая, густая и чуть вьющаяся. Волосы тонкие, нежные, как шёлк холодного русого оттенка. Чуть оттопыренные уши.
Отлично растёт борода. Ну просто волшебно я бы сказала. Как на дрожжах. Местами тоже усыпанная кудряшками. Отросшая, такая же ухоженная, как и тело хозяина, борода занимала одну треть лица, скрывая подбородок и часть пухлых губ.
Заметный, но не сильно выступающий нос, с узкой спинкой. Хорошо выраженные, я бы даже сказала, костистые скулы, обтянутые светлой кожей. Мужчина обладал светлой кожей. И если бы не эти зелёные глазищи, можно было бы отнести его к «голубым кровям».
Сухое лицо, представительное телосложение, грубый акцент ассоциировались с природной жестокостью. Меня распирало от того, что я не могла определить для себя, — красив он или нет.
Ему бы дубинку в руки и в бой за Отчизну! А не протирать штаны в кожаном кресле… И откуда он такой взялся?
— Отсюда, неподалеку, из вашего соседнего здания, — ответила я, задавшись таким же вопросом, — я работала на вас, ещё час назад…
— Насмотрелась? Не понравился? — брезгливо фыркнул Абрамов, скривив губы.
— Думаю, у нас взаимно, — стушевалась я, не ожидая такого вопроса. Это и понятно, ведь я молча пялилась на него больше трёх минут.
— Всё интереснее и интереснее… Хорошо раз так, продолжай, что ещё тебе передавал мой отец? — как-то хрипловато спросил Виктор. Как здорово. В окно я кажется уже не полечу.
— Отчего же передавал… он разговаривает со мной и сейчас. — В его глазах горел неподдельный огонёк любопытства. И злобные щёлки превратились в зелёные озера. Я была уверена, что этот день мужчина будет помнить очень долго.
— Цветы, — заявила я.
— Что цветы? — опешил он.
— Здесь много цветов: фикусы, антуриумы, папоротники, хамедореи. Это ваши цветы. Это ваша тайная страсть и об этом знают единицы, и тем повезло остаться в живых…
Мужчина опять заметно напрягся. Чего-чего, а расслабляться я ему не давала. И на моём лице заиграла довольная ухмылка. Я испытывала восторг от самой себя.
— Одобряю, — подняла ладошки кверху, будто сдаваясь. Хотя, если честно, я больше издевалась. — Я тоже люблю растения. Вы же чувствуете, как они успокаивают и заряжают энергией. Это та малость, что помогает вам оставаться на плаву. Они тоже любят, растения не умеют не любить. Как вы… Вы не умеете любить искренне… и от этого несчастны и заставляете переживать ваших предков, и в первую очередь вашего отца.
ГЛАВА 4. Время не лечит
— Он печален. Он боится за вас. Он не хочет, чтобы вы повторили его судьбу… Отец не желает, чтобы вы очерствели, как он когда-то. И погрязли во лжи и разврате… Предок просит не повторять его ошибок! Отчего-то он не хочет до конца, откровенно рассказать, что с вами не так, но я-то чувствую это… чувствую что-то в вас, но не могу понять. К сожалению, не могу знать все. Картины! — продолжала я, пройдя мимо замершего мужчины, смотрящего мимо меня, куда-то в пустоту.
Казалось, что мужчина с необычной внешностью и позабыл о моём существовании. Его волновали лишь слова, поднявшие в его нутре страшную бурю, ведь я говорила истинную правду. Правду, от которой бегут не оборачиваясь, запирая двери на большие замки. Правду, которая уже поросла мхом, и начала стираться из памяти. А я сковырнула поджившую рану.
