Вредная куцырица не позволила навьючить на себя мешки с деталями от стабилизаторов, тащила дохляка в зубах и трясла на меня крыльями. Пришлось нести свою поклажу самой.
Я бы, наверное, вообще бросила к чернухам эту дурынду, раз она хозяйская. Но присмотрелась — наездник у нее чистенький, но при этом достаточно тощий, значит, ест мало. На лицо гладкий, волосы густые и, кажется, даже мягкие. Зубы все на месте, белые. Одежда незнакомая, но добротная и целая. Откуда такой? Любопытство взяло. Такая холеная тушка, здоровая.
И потом, он мне должен, так, может, и разойдемся на полкуцырицы за спасение? И яйцо! Два. Или он, например, знает, где еще такие водятся…
Ну и вообще, не в привычках у меня на полпути дело бросать. А про то, что человека недожратого жалко, — это глупые мысли, я их прогнала. Благотворительность — от излишков, а мне бы самой выжить.
Так что куцырица — наше все. Да! И никакой жалости.
Нет, ну надо ж было так просчитаться! Куцырица оказалась самцом… не будет мне яйца. Еще и кусаться полезла, а там зубищи — во! И дохляк ее на моей постели разлегся как у себя дома. Не шевелится, но дышит. Ресницы дрожат. Ага! Притворяется?
Я б на его месте тоже сначала огляделась. Только у него этот номер не выгорит — после чернухи еще цикл в глазах темно, как у шувашика в заднице. И слабость.
Зато мне его разглядеть и даже пощупать никто не мешает. Ну, кроме куцыра. А на него я шикнула:
— Тихо, не откушу я ему ничего. Проверить надо, вдруг чернуха нагадила.
Соврала маленько. Но совсем чуть-чуть. И правда мог заразиться, хотя это обычно через сутки начинается, а они со своим куцыром свежепойманные были. Но лучше перебдеть, а? Особенно когда мне так интересно пощупать. Никогда такого гладенького не видела, и вообще мужиков не того. Ни одного звериного признака, ни одной мутации. Стало быть, не кусун, то есть не этот… не хозяин. Не артефакт, во!
Как бы его так незаметно для куцыра пристегнуть к чему-нибудь. А то оклемается и драться полезет. Или отнять чего захочет. Эх… о!
— Видишь? — Я озабоченно нахмурилась, ткнув пальцем в голый живот находки. — Да не нюхай, смотри! И вот, и вот… ниже! Короче, отсосать надо. — Мне показалось или тело поперхнулось воздухом? — Щас я его к шлангу пристегну, а ты бди, чтобы не дергался, понял? И штаны с него сними. Что, зубы мешают? Ладно, сама я, сама…
Глава 3
Мез
— В чем именно заключается проблема? — Я решил больше не притворяться и открыл глаза. Это не особо помогло, вокруг все еще было слишком темно. Видно лишь какие-то смутные очертания, причем в фиолетовом спектре.
— Мр-р-рл-л-л! — обрадовался сэвен, шумно выдохнув мне в лицо, грудь и живот. А потом подцепил зубом застежку на штанах.
— Стоп! — Я положил ладонь на нос зверя и повторил: — В чем. Именно. Заключается проблема.
Вместо ответа откуда-то сверху мне прилетел шлепок по руке. Не больно, но неприятно. Особенно потому, что никаких движений я не ощущал. Соответственно, против аборигенки я сейчас как слепой цвирк.
— А ну, не лапай чернущее! Говорю, отсосать надо, а то так и будешь слепошарым ходить. Не мешай куцыру о тебе заботиться, он хоть и глупый, но и то лучше понимает.
— Ур-р-р! — оскорбился сэвен.
— Был бы умный, яйца бы нес, — проворчала невидимая аборигенка и сама дернула меня за штаны.
— Значит, проблема с глазами, а не с окружением, — не стал я уподобляться клоуну и встревать в перепалку с двумя… существами.
— Ага, — обрадовала меня обладательница противного голоса. Хотя теперь, когда в голове чуть прояснилось, он уже не казался таким пронзительно-сверлящим. Просто девичий, разве что чуть хрипловатый. Так могла бы разговаривать любая бродяжка с Горгонзолы. Возможно, такой же будет и у малышки Цвички, когда она подрастет. От этих размышлений я непроизвольно расслабился — привычные интонации, больно уж привычная манера не церемониться…
— Ну, раздевай его, чего застыл! Мне надо еще агрегат настроить!
— Если это так необходимо, я могу сам. — Я снова мысленно отстранил зверя. Конечно, творение Прародителя было достаточно аккуратным, но ощущение ряда пятисантиметровых клыков у ширинки отвлекало.
— Во, молодец! А то вдруг у тебя на заднице еще один поцелуй черноты? — без обиняков выдала аборигенка. — Тут лучше перебдеть. Иначе сначала вроде прояснишься, а потом ночью встанешь чернушником и сожрешь своего куцыра, перьев не останется. Ну и мне нору изгадишь. А я ее знаешь сколько лет строила?
— А тебя, значит, не сожру? — снова постарался я добыть больше информации. Аборигенка оказалась доброжелательно-разговорчивой, что было мне только на руку.
— Подавишься, — хмыкнула девушка, спуская мои штаны до колен и вдруг присаживаясь рядом, чтобы расшнуровать на мне высокие ботинки.
— Ты разве крупнее зверя? — удивился я заявлению, прикинувшись недалеким. — Или есть какой-то защитный покров? — Я вытянул руку вперед, стараясь дотянуться до чужой головы. Она как раз была где-то в районе моей талии.
— У меня есть защитные мозги, — хихикнула невидимка, ловко уходя от прикосновения вместе с моим ботинком. — О, где ж ты столько новых тряпок нарыл? Плотные, блестящие, а шов-то какой ровный! — восхитилась она. — Это носки? Ух ты… старый склад? А еще там есть? А куцыры есть?
— Моя родная планета уже уничтожена, — спокойно сказал я правду, имея в виду Горгонзолу. Ее ведь действительно… зачистили. Не то чтобы я особо жалел.
— Чудища? — тут же посочувствовала аборигенка.
— Хуже. Люди. — Хотя их, наверное, тоже можно назвать чудовищами.
— Люди?! А-а-а… склад разграбили, небось. Оно конечно, столько богачества. Враз стервяги налетят. А ты тоже дурень, хорошие вещички надо поглубже ныкать, сверху рванину какую! А то лазишь по Перепечкам весь такой красивый с целым куцыром мяса! Тут не только чернуха, любой соблазнится.
Самое смешное, что она почти дословно повторила первый закон Горгонзолы: если что-то имеешь — спрячь поглубже, беги быстрее. Не свети на всю свалку, если не хочешь неприятностей.
— Это считается излишеством? — Я удивленно вспомнил свою одежду: плотная жесткая кожа какого-то зверя с окраины спирали. Смотрелась она не особо презентабельно, скорее как жеваная серая чешуя, но мне было плевать. Главное, что она отлично защищала от большинства колюще-режущего оружия и перепадов температур. Разве что ботинки мне подарили отличные. Высокие, матово-черные, с расширенной и толстой, но мягкой и очень гибкой подошвой. В таких легче ходить по болотам и пескам, а шаги практически не слышны. Глава клана Ивановых назвала их «кошачьими лапами».
— А то! — хмыкнула аборигенка. — Ну! Что я говорила? Аж три поцелуя. Ничего, щас мы их… — И с отчетливым щелчком тумблера включила нечто громко воющее. Даже звероящер шарахнулся и зарычал, но получил ладонью по морде и послал мне недоуменно-обиженный образ. В его восприятии я уловил что-то рыжеватое, растрепанное и кусачее. Кажется, именно так он воспринимал местную жительницу.
А гудел странный аппарат с длинным шлангом, похожим на хобот земного пылесоса. Видел как-то в доме одной из внучек главы клана. Не запомнил бы, если бы хозяйка всем уши не прожужжала, называя агрегат советским бронтозавром. Гордилась тем, что эта рухлядь времен первых жнецов еще на что-то способна.
Вот теперь такая же рухлядь присосалась к моему животу, и я от неожиданности зашипел сквозь зубы. А еще подавил порыв резко ударить отравленным лезвием наотмашь. Дура! Могла и руки лишиться.
Пусть она и предупреждала, что «отсосет», но не объяснила как, где и чем! Ткнула б в шею — уже закапывал бы труп.
Это было не столько больно, сколько непривычно. Вместе с воздухом хобот наживую тянул из меня еще что-то. Больше всего оно было похоже на что-то противоположное скверне. Или и вовсе на тварь, незаметно запустившую в меня сотню мелких щупалец со стрекательными клетками, как у земных медуз. И эта гадость медленно пожирала меня изнутри.
