От ужаса я подскочила на месте, лихорадочно поправляя сползший лиф платья и озираясь по сторонам, пытаясь понять, кто является источником звука. И, как по заказу, в этот момент луна вышла из-за тучи и осветила поле, на котором мы расположились. Из тени выступил сгорбленный силуэт, все еще заходившийся в кашле вперемешку со смехом. Длинные темные одеяния волочились по земле, взлохмаченные седые волосы были нечесаны и висели грязными пасмами, зато глаза сверкали ярче созвездий. Тонкие губы изогнулись в усмешке:
— Да, за всё, а в особенности за удовольствие, приходится платить, мышка, — пророкотал старческий надтреснутый, но еще полный силы голос. Последнее слово, обращение ко мне, прозвучало с издевкой, будто это оскорбление.
Перед нами стояла местная сумасшедшая старуха, живущая на отшибе, на самом краю хутора, ее ветхий запущенный дом практически примыкал к лесу. Она была нелюдимой и странной, жила своей собственной жизнью, далекой от жизни общины. Про нее ходило множество страшных историй и легенд, поговаривали даже, что она знается с Дьяволом. Ею пугали детишек помладше, а дети постарше так и норовили забраться к ней во двор через покосившийся забор, чтобы испытать друг друга и себя на храбрость. Она почти никогда не выходила из дому, потому ее появление в общественном месте обычно считалось дурной приметой и портило всем даже самое праздничное настроение. Соседство с ней было не самым приятным, но прогнать ее не могли по двум причинам: с одной стороны, она никому не мешала и не вредила, с другой — просто было страшно.
Единственное месте, где ее точно нельзя было встретить — это церковь. Впрочем, здесь на поле мы тоже не ожидали ее увидеть.
Я с ужасом поняла, что она стояла здесь давно и, наверняка, слышала не только последний разговор, но также и то, что происходило до него. Краска залила мое лицо. Прикоснувшись к щекам, я почувствовала, что они просто пылают.
— Чего приперлась, старая, — с вызовом бросил нежданной гостье Сокол, поднимаясь и поправляя на себе одежду, — иди обратно в свою нору, откуда выползла, пока не получила.
— Какой смелый молодой человек, — процедила старуха, — и такой вежливый, почтительный… Нешто некому научить тебя уважению к старшим? Так старая Калина преподаст тебе урок…
Страшная женщина вытянула свою тонкую костлявую руку со скрюченными пальцами и длинными черными ногтями в направлении Сокола, лицо ее исказилось в гримасу, за которой невозможно было распознать человеческие черты. Вся она затряслась, задергалась, как будто в каком-то припадке, длинные пальцы, указующие вперед, зашевелились, изгибаясь под немыслимыми углами.
Меня сковал ужас, я не могла пошевелиться и чувствовала, что мое тело начинает бить мелкая дрожь. Сокол стоял рядом со мной с потрясенным выражением лица, бледный, ему тоже было явно не по себе от происходящего. Я уже готова была к самому худшему: что земля разверзнется и поглотит нас, что беспощадная молния расколет небо и ударит в моего возлюбленного, что появится демон из преисподней и утащит нас за собой или случится еще что-то более ужасное. Но старуха тем временем подняла свою дряхлую голову к небу и завыла.
— Ау-у-у, а-а-аууу, — длинный протяжный вой был страшен и звонок, совсем не похож на хриплый каркающий голос, которым она разговаривала с нами. От этого звука мурашки побежали у меня по спине. Я стиснула руку своего жениха, понимая, что, возможно, это последние минуты перед нашей смертью, и почувствовала, что он тоже дрожит.
Внезапно вой прекратился, женщина снова посмотрела на нас, глаза ее были злы и пронзительны. Она открыла рот с гнилыми зубами, как будто собираясь проглотить нас, с шумом набрала в грудь воздуха…
— Бу! — гаркнула она внезапно с такой силой, что мое сердце на мгновение от испуга замерло. Я закрыла лицо руками, ожидая, что небо сию же секунду обрушится нам на головы. Но прошло мгновение, два, и я ничего не почувствовала. Я осторожно открыла лицо, но ничего сверхъестественного не происходило: небо не рушилось, земля не разверзалась. Я видела только старуху, все также стоящую напротив.
— Ха-ха-ха, кхе, кхе, хе! — снова засмеялась-закашляла Калина, указывая пальцем на место, где стоял Сокол. Я повернулась и увидела, что он лежит в траве без чувств.
От ужаса все внутри у меня похолодело — я решила, что Сокол мертв, настолько бледным и отрешенным было его лицо. Темные волосы разметались по лбу, и на их фоне кожа казалось еще светлее — какой-то фарфорово-белой, а губы в свете луны утратили цвет, отдавая мертвенной синевой.
С возгласом отчаяния я кинулась к нему на грудь, упала, обнимая. В тот момент мне казалось, что ничего страшнее в моей жизни произойти не могло. Сердце заныло, будто готово было остановиться. Перед зажмуренными глазами пронеслись образы того, как нам было хорошо вместе: как я впервые увидела Сокола, как он заговорил со мной, а я зарделась, сделала вид, что не хочу с ним говорить, как он однажды вроде бы случайно взял меня за руку и улыбнулся мне; как мы с подругами гадали на суженых, и в рисунке трав высыпанных из особого вещего мешочка я увидела крылья и сразу поняла, что он — Сокол — мой единственный; как он поцеловал меня в первый раз и как это было чарующе, что я после всю ночь не могла заснуть и ворочалась, не находя себе места, то подушка казалась жесткой, то одеяло жарким; как хорошо было ходить с ним под руку или сидеть обнявшись, просто молчать… Перед мысленным взором пролетел сегодняшний день: праздник Купалий, когда вся деревня еще до рассвета пошла к реке, чтоб окунуться в воду, считавшуюся в этот день особенно благодатной, как старшие люди воздавали подношения богам, чтобы земля родила пышно и скотина плодилась, чтоб зима была короткой да ласковой, а лето на дожди не скупилось, чтоб дети рождались здоровыми. А молодые пели песни обрядовые, хороводы водили, пляски плясали. Да всем селом обед устраивали так что стол от яств ломился. И как это было весело и радостно. Целый день был наполнен счастьем и теплом, ведь рядом был мой Соколик.
И дернул лукавый за язык кого-то предложить играть в Зоряницу! Небось, Лиска как всегда всех парней подначила. А они и девчонок уговорили. Ей-то что, уж давно поговаривают, что они с Цветом любятся, обет прародителей нарушая. И не наказывают их предки за это. А нам с Соколом стоило только чуть-чуть за черту недозволенную переступить, как настигла кара — вот он лежит бездыханный.
Все это — и мысли, и чувства, и яркие образы, и воспоминания — в одно мгновение пронеслось перед глазами, заставляя сердце сжиматься то от бессильной злобы, то от горючей любви, то от страшной тоски, ведь в тот момент мне казалось, что теперь жизнь кончена, и ничего хорошего больше со мной произойти не может, так как мой возлюбленный умер.
А старуха все также стояла неподалеку и время от времени перхала со смеху. Ее издевательские смешки заставили оторваться от тела любимого:
— Что вы с ним сделали? Зачем? — едва смогла выдавить я сквозь ком, разрастающийся в горле — слезы были готовы вот-вот брызнуть из глаз.
— Я? — неподдельно увилась старуха, — я ничего с ним не делала. Еще силы на него тратить…
— Он же мертв! — произнесла я, и разрыдалась, закрывая лицо руками.
Я чувствовала, как горячие слезы текут сквозь пальцы по рукам и падают на землю, и задыхалась от невозможности вздохнуть — рыдания душили меня.
— Окстись, дурочка, — прокаркала совершенно холодным и спокойным голосом Калина, — он жив-живехонек, просто чувств от страха лишился. Хорошо, хоть не обделался, смельчак, — зло добавила она и снова засмеялась.
Сквозь рыдания мне сначала показалось, что я неправильно поняла смысл слов старухи. Но как только значение сказанного дошло до моего осознания, я снова кинулась на грудь Сокола и стала слушать сердцебиение. В первое мгновение я ничего не услышала, и чуть не завыла от боли, но тут же почувствовала удар сквозь грудную клетку. Слезы моментально высохли на щеках — сердце моего возлюбленного билось, я это слышала совершенно отчетливо и даже дивилась, как я могла не услышать его ранее.
