Домой мы ехали молча.
Брат жевал яблоко, лениво оглядывая мое разукрашенное ударом лицо, сестра шепотом утешала маму, а отец методично набирался литоумом — местным алкоголем.
В тело Аланте я попала два года назад после очередного меткого удара ее отца.
Во всяком случае, в себя я пришла в чужом искалеченном теле, и, что хуже, возвращаться мне было некуда. В своем мире я погибла самым глупым способом из возможных — рухнула в шахту вместе с лифтом, у которого оборвался трос. И это белым днем в центре Питера. Дом старый уже был, лифт пятнадцать лет менять собирались, все бумажки подписывали… В общем, вряд ли от меня многое осталось.
Расклад сил в новой семье я поняла довольно быстро, как все дети, выросшие в сложных условиях. Отец пьет, буянит, срывается на детях, жена волочет быт и три работы. Семья Фьорре на свой драконий лад здорово напоминала мою собственную семью, разве что в своем мире я была единственной дочерью, а здесь нас было трое.
Аланте — старшая дочь семьи, некрасивая, слабая и бездарная, объект метких шуток и груша для битья. Лале — вторая дочь, умница и красавица, объект поклонения местных драдеров и дракониров, гордость родителей. И Итан — единственный сын семьи, обожествленный еще при жизни самим фактом своего наличия, а на деле обычный, дурно воспитанный подросток четырнадцати лет.
Первый год я вела себя совсем тихо, прислушиваясь, приглядываясь, жадно постигая обычаи и мифы драконьего мира. Я была далеко не первой иномирянкой, которых здесь ценили на вес золота, но не типичной. Иномирянки попадали сюда сами, целиком, вместе с собственным телом, а меня занесло в чужое. Расскажи я правду, меня бы, чего доброго, сожгли бы, как ведьму. Поэтому первый год я терпела, тешила себя иллюзией, что наберусь знаний, может, скоплю немного денег и сбегу. Второй год я жила надеждой на свадьбу. Иллюзий уже не осталось.
Некуда здесь было бежать.
Найти в этом мире драконицу, делающую карьеру было сродни чуду. Работали веи — низкорожденные, получившие лишь каплю драконьей силы, и драдеры — среднерожденные, наделенные способностями, но лишенные полноценного оборота и высшей драконьей магии. Дракониры же повелевали, владели, распоряжались, в крайнем случае, занимались благотворительностью.
Я же…. попала в прослойку Пустых, которых нигде не жаловали. Мне нигде не было места, будь я хоть веей, хоть драконирой, меня выставят отовсюду.
— Из-за тебя мама теперь не говорит, — сестра уставилась на меня с ненавистью. — На мне нет ме-е-етки… — передразнила она. — Все, что ты могла в своем положении, это броситься к нему в ноги и просить взять тебя хоть рабыней на кухню, котлы мыть.
Брат хмыкнул. Он не уважал ни меня, ни маму, переняв привычки отца, разве что с Лале считался, да и то вынужденно. Лале была хороша в магии.
— Рабство запрещено трехсоюзной конвенцией, а котлы чистят кухонным артефактом. Это изобретение вековой давности, Лале.
Сестра вытаращилась на меня в немом изумлении, а у брата кусок яблоко выпал изо рта. До этого дня я возражать не смела, но теперь не было смысла быть послушной и тихой. Меня изобьют в любом случае. Кто-то должен ответить за сорванную свадьбу.
Отец предсказуемо отвесил мне новую пощечину. А уж когда мы выбрались из кареты, и вовсе вошел в раж. Наученная опытом своего мира, я просто свернулась улиткой, прикрыв голову руками и защищая живот.
Надо просто потерпеть. Отец уже изрядно набрался по дороге домой, поэтому быстро выдохнется. Просто… потерпеть, переплавить душевную боль в физическую. Забыть о черных омутах глаз, о ледяном «должен взять за себя это», выть от боли в сломанной руке, а не от боли в сердце.
Все закончилось так резко, что я не сразу поняла. Только что меня обожгло огненной магической плетью, а вот уже все затихло — и ругань, и удары.
— Что здесь происходит?
А я думала, хуже уже быть не может. Оказывается, может.
С трудом расцепив руки, я кое-как поднялась, опираясь на здоровую ладонь и с ужасом уставилась на вернувшегося герцога Анвара, сияющего в вечерней темноте золотом еще не сошедшей после оборота чешуи. Он бросил на меня один короткий взгляд и, казалось, вобрал глазами за один миг мои синяки и раны.
— Извольте не вмешиваться, ваша Светлость, — отец хмуро испарил плеть. — Ваши дела здесь закончены, а со своими я сам разберусь.
Рядом с герцогом он смотрелся смешно. Круглый, раздувшийся от собственный важности провинциальный драконир, который последний раз оборачивался лет двадцать тому назад. Но деньги… деньги придавали ему вес.
— Согласно закону, Пустые содержаться в пансионате драдеры Глок. Им не место среди драконов.
— Но… — глазки у отца забегали. Возражать открыто он боялся, но соглашаться не хотел. — Моя дочь еще мала, ее магия непременно проснется, ваша Светлость.
В глазах у меня потемнело. Про пансионат я слышала много, но ничего хорошего в этих слухах не содержалось. Формально в пансионате Пустых содержали пять лет, по истечении которых возвращали в семью. За это время их обязались научить управлять теми крохами магии, что были им подвластны, а также постичь примитивные дисциплины, чтобы не быть обузой своей семье.
Шитье, домоводство, кухня, история и письмо. Минимальные знания, которые на самом деле готовили драконицу стать обычной веей. Вот только количество счастливиц, закончивших пансионат, по неведомым причинам было втрое меньше, чем поступивших. И я, к сожалению, знала одну выжившую Пустую, сумевшую закончить пансионат.
Старая Калахне жила отшельницей на краю Маранского леса. Ее не любили, но не гнали. Знала Калахне травы и зелья из трав, да непростые зелья и травы. Не от простуд и телесных недугов лечила она, а от горечи сердца, от тоски, от ненависти, от любви. Шли к ней вереницей, кто тайком, а кто открыто. Никому та не отказывала, ни высокорожденному дракониру, ни простой вее.
Я была лишена предрассудков драконьего мира, и часто осаждала ее расспросами, но та только посмеивалась скрипучим смехом.
— Не надо тебе того горя знать, девонька. Твоя судьба за крылом у дракона.
Говорю же. Калахне только в травах понимала, а в драконах — ни бельмеса. Только раз обмолвилась, что Пустые для драдеры Глок всего лишь экспериментальный материал, а выжившие сами не рады вымоленной жизни.
— Мне всего полвека минуло, а посмотри я какая, — посмеивалась Калахне.
И верно, что такое полвека для полноценного дракона? Одна шестая от человеческой жизни, полной радости полета, огня, магии. А у старой лекарки тело ссохлось, как у мумии, глаза выцвели, побелели волосы, только рот был полон зубов — острых, белоснежных.
Я не хотела становиться коричневой и морщинистой подобно Калахне, и не хотела умирать. Неужели я получила второй шанс на жизнь лишь для того, чтобы потерять ее снова?!
— Папа, пожалуйста, ты ведь видел старую Калахне, — умоляюще потянула его за рукав праздничного камзола. — Они сделают меня такой, если я вообще выживу.
Отец уставился на меня со знакомым уже изумлением. Раньше я ни о чем его не просила, и первой не заговаривала. Вместо ответа отец с усилием вырвал руку.
— Помалкивай. Да не лезь в разговор, — и тут же залебезил, глядя на Анвара. — Вы же понимаете, ваша Светлость, сколько я теряю, отдав дочь в неизвестно какое заведение. А то бы она замуж вышла, говорят, у Пустых приплод одаренный.
— Закон есть закон, Пустые должны пройти обучение, — отрезал герцог и кивнул куда-то в темноту. — Подойди.
Только сейчас я заметила, что Анвар вернулся далеко не один. С ним были еще два знакомых драконира и незнакомая вейра удивительной красоты. Не женщина, а живой огонь в человеческом обличье: медные локоны, блестящие в полумраке янтарные глаза, нежный рот, изогнутый в понимающей улыбке.
— Мое имя вейра Глок, и, уверяю, слухи о моем пансионате преувеличены. Разве я не живое тому подтверждение?
Она кокетливо склонила голову к плечу, и мужчины зачарованно ставились на озарившую совершенные черты улыбку. И герцог Анвар, и отец. Даже мой полоумный братец, и тот глупо пялился на вейру Глок.
