— Он не убережет тебя.
Я протягиваю ей руку.
Она смотрит на татуировки, покрывающие мою ставшую бледно-фиолетовой кожу. Все чернила, которые были у меня до изменения, теперь практически подсвечиваются на фоне светлого цвета моей кожи. А еще есть мои глаза.
— Почему ты здесь? Почему ты сняла хижину? — спрашиваю я.
— Я писатель.
— Ты одна? С тобой есть еще кто-нибудь, кого нам нужно будет забрать из хижины?
Она качает головой, но все еще не берет меня за руку.
— Я просто приехала за тишиной и покоем, чтобы закончить работу, — говорит она.
Но есть еще кое-что, чего она не говорит.
— Ни одна хижина позади, не будет для тебя достаточно безопасной, — молвлю я.
Она явно понятия не имеет, во что на самом деле ввязалась. И, несмотря на мои двадцать бесчувственных лет, я начинаю расстраиваться.
Одинокая женщина. В хижине в лесу. Человеческая женщина в лесу рядом с городом, полным монстров и дикарей? Она не переживет эту ночь.
И если мы с ней останемся здесь незащищенными надолго, я, возможно, не смогу защитить ее, если это существо вернется.
— Я просто должна поверить тебе, что с тобой я буду в безопасности? Кто сказал, что ты не приведешь меня к себе домой только для того, чтобы твоя жена могла натереть меня паприкой?
— У меня нет жены, и у меня аллергия на паприку.
Я медленно выдыхаю, эти новые эмоции настолько незнакомы, что это почти причиняет боль.
— Что я могу тебе сказать, так это то, что, если это существо вернется, а я держу пари, что оно вернется теперь, когда почуяло тебя, оно спарится с тобой, а затем съест тебя. У меня дома твои шансы на выживание намного выше. У меня несколько спален, и ты можешь запереть меня, если беспокоишься.
Ее глаза блуждают по моей фигуре, и мой член снова дергается.
— Мне нужно забрать свои вещи, — наконец говорит она.
Ее хижина в самом деле недалеко. Я следую за ней туда, и ей требуется всего несколько мгновений, чтобы собрать свои вещи. У нее с собой не так уж много вещей, в основном сумка для компьютера и небольшой валик. Мне достаточно легко тащить его, пока мы идем остаток пути до моего дома.
— Мы могли бы взять мою машину, — говорит она.
— Знаю. Просто предпочитаю ходить пешком.
— Здесь красиво. Когда гигантские люди-жуки не пытаются меня съесть.
Мы идем в тишине, пока не достигаем поляны, которая ведет к моей собственности.
— Черт побери! Это твой дом?
Мой «дом» на самом деле представляет собой викторианский готический особняк. Еще до перехода, когда «Хант Индустрия» впервые стала публичной, а я за одну ночь заработал сотни миллионов долларов, я представлял, что однажды смогу жениться и завести детей. Я купил это чудовище — без каламбура — в надежде когда-нибудь наполнить его семьей.
Каким бы неуклюжим ботаником я ни был, мне никогда особо не везло с женщинами. У меня не было проблем с привлечением женщин. Мое лицо и тело всегда помогали в этом. Потом, позже, миллионы, успех и относительная слава, которые пришли вместе с этим, помогли еще больше, но я так и не нашел никого, с кем мог бы связаться. Им нравилось смотреть на меня, но никто никогда не хотел слушать, когда я говорил. Я просто никогда не встречал никого, с кем хотел бы провести свою жизнь. Затем произошло обращение, и у меня больше не стало жизни, которую я мог бы разделить.
— Знаю. Он отвратителен. Я же говорил тебе, что у меня достаточно комнат.
Думаю, я должен быть благодарен за комнаты, поскольку я продолжаю управлять «Хант Технологиями» из дома.
— Это чертов особняк.
Она снова поворачивается ко мне.
— Серьезно, кто ты такой?
— Я же сказал тебе, меня зовут Аттикус.
Я веду ее вверх по лестнице к входной двери.
— Ты еще не сказала мне своего имени.
— Вивиан.
— Вивиан, — повторяю я, позволяя согласным и гласным ее имени кружиться у меня во рту.
Как только мы оказываемся внутри дома, я запираю входную дверь, затем провожу девушку через двухэтажное фойе в кабинет и кладу ее вещи на кожаный диван.
— Ты можешь выбрать любую комнату, какую захочешь. У меня есть спальни наверху и на этом этаже. Я даже могу поспать на улице, если тебе так будет удобнее.
Она качает головой и делает шаг ко мне. Ее бледно-голубые глаза изучают мое лицо. Ее губы восхитительно полные, и я борюсь с желанием наклониться и прижаться своим ртом к ее.
— Я тебя не боюсь.
— Может быть, так и должно быть.
— Почему ты не хочешь сказать мне, кто ты такой?
— Мы оба знаем, что ты уже знаешь, кто я.
Одна рука тянется вверх и проводит по ярко выраженному выступу моей скулы.
— Ты не похож ни на одного зомби, которого я когда-либо видела, — произносит Вивиан.
— Я единственный зомби, которого я когда-либо встречал, поэтому не могу говорить о породе в целом, но я могу сказать, что сильно отличаюсь от тех, кого ты, вероятно, видела в кино или по телевизору.
Между ее бровями появляется морщинка.
— Вот именно. Во-первых, ты можешь говорить.
— Могу, — говорю я, кивая.
— Ты не весь «Гр-р-р… гр-р-р… Мозги!».
Мои губы подергиваются, и это почти похоже на улыбку, но это означало бы, по крайней мере, удовольствие или юмор. До сегодняшнего дня самой сильной эмоцией, которую я испытывал за последние два десятилетия, было признание того, что я, вероятно, должен быть раздражен тем, что не испытываю никаких эмоций. Но эта женщина вызывает реакцию в моем теле.
— Позволь мне задать тебе вопрос, — говорю я. — Ты вегетарианка?
— Я никогда не смогла бы. Как бы сильно я ни любила животных, бекон — это жизнь.
Все ее лицо загорается, когда она говорит это, и будь я проклят, если мой член тоже этого не замечает.
— Я не ем людей. Никогда не ел. Никогда не буду. Я действительно ем мозги. Но это не сильно отличается от употребления других мясных субпродуктов, которые очень популярны в других культурах.
— Хорошо, — говорит она. — Где ты их берешь?
— В нескольких местах. Есть местный фермер, у которого я покупаю. Кофейня в городе тоже держит для меня запас и создала для меня вкусный напиток. И я их заказываю. В кладовой моего дворецкого есть промышленный морозильник.
— Значит, ты никогда не хватал чье-то домашнее животное и не нападал на него?
— Черт возьми, нет! Я не монстр…
Я медленно выдыхаю.
— Хорошо, я понимаю, почему меня могут считать монстром или существом, но я могу заверить тебя, что большинство из нас здесь, в Кричащем Лесу, цивилизованны. В конце концов, когда-то мы были такими же, как ты.
Она смотрит на меня, открыв рот.
— Люди не склонны просто так забредать в наш город. Они приходят сюда по очень специфическим причинам. Сейчас в городе появились новые разработки, которые пытаются вернуть людей, чтобы у нас могло быть интегрированное сообщество. Но пока, насколько я понимаю, все идет довольно медленно. Другие пришли на шоу уродов, потому что, давай посмотрим правде в глаза, не каждый день можно прийти в город и увидеть беседующих минотавра и человека-волка. Итак, что это для тебя? Что привело тебя сюда?
Вивиан заметно сглатывает, и мой взгляд цепляется за молочный цвет ее шеи. Ее кожа такая совершенная. Я ничего так не хочу, как наклониться и снова лизнуть ее. Просто еще немного вкусить.
— Исследование, — говорит она.
— Объясни.
— Я писатель.
— Значит, репортер? За эти годы у нас появилось множество таких всплывающих окон. Всегда ищу компромат на город. Может быть, мне следовало тогда оставить тебя человеку-мотыльку.
Я отступаю от нее, ставя диван между нами, чтобы у меня не возникло искушения прикоснуться к ней. Это напоминание, в котором я нуждаюсь. Независимо от того, что говорят мои побуждения или как она пахнет, эта женщина не принадлежит мне. Такая красавица, как она, ни за что не вышла бы за… ну, за мертвого парня вроде меня. Так что мне нужно просто отступить.
— Мне нужно сделать кое-что для себя. Ты можешь использовать комнату как свой офис, если это соответствует твоим потребностям. Кухня полностью укомплектована и находится прямо по коридору слева от тебя.
