делала. Мол, неча с личем дела иметь – на том и весь сказ. Ну раз таково тетушки любимой приказание – так и поступлю. Сама не разумею всего, значит, на мудрость старших надобно положиться.
И под конец отписала тетка Ганна, что матушка моя в здравии добром, хотя из комнаты своей выходит редко и через день вызывает лекарей. Сестры двоюродные тоже не хворают, да только тетка их больше из дома одних не выпускает – уж больно заневестились ведьмачки, наворотят чего в сердцах.
Читаю я, читаю… а тақ тоскливо на душе становится, что хоть волком вой. Эвона как – дома дела идут по-старoму, как заведено. И родное все, знакомое, а я – туточки, в Академии, среди людей, коих и узнать-то толком не успела.
Еще и староста!
Заходит в комнату Радомила – раскрасневшаяся, взмокшая, поди, опять их гоняли до седьмого пота безо всякой жалости. На лицо мое соседушка поглядела и говорит:
– Ты чего это пригорюнилась, Элька? Али стряслось что?
Усмотрела в моих руках письмецо.
– Или дома беда случилась?
Ишь ты! Переживает за меня. Вроде мелочь – а на душе потеплело. Навроде и тоска, а есть у меня душа родная в Академии. И на том спасибо.
– Сплюнь, дуреха! – говорю, а сама кидаюсь по дереву стучать. - Все в доме у меня хорошо. Просто… тоска.
Махнула рукой Радомила.
– А… ну это у нас от дури бабской случается. Ты делом займись – глядишь,и пройдет все, – молвила княжна,и спорить с ее словами я не стала.
Вот засяду за учебники – и успокоюсь .
Как время положенное настaло, так и отправилась я на занятия. Как раз к профессору Кржевскому. Поди снова Здимир Амброзиевич спросит, пойду ли я к нему в ученицы. И ответ мой ему, поди, не слишком понравится.
Α заодно нужно будет посещаемость у соучеников проверить. Но этот труд невелик – всего-то тринадцать душ. Тут захочешь прогулять – спрятаться уже никак не выйдет. И все одно старостой быть несладко.
Опосля мучений у профессора Ясенского в кабинет к магистру Кржевскому входили мы с великой опаской. Навроде и теоретическую некромантию он ведет… а ну как и тут что этакое поведает?
Здимир Амброзиевич на нас ещё смотрит подозрительно – с прищуром хитрым и не мигает. Χотя личу мигать и не потребно…
– Вечера доброго, студиозусы, - молвит.
Меня заприметил – и взглядом вперился. Аҗно не по себе стало. И ведь надо сказать, что не пойду я к нему в ученики.
Кто-то из парней ляпнул про доброе здравие магистра почтенного, да только быстро осекся, уразумев, что чушь редкостную спорол. Откуда ж здоровье у существа по сути своей мертвого? Магистр оговорку словно бы и не заметил.
То ли пожалел нас профессор Кржевский, то ли в планах его ничего ужасного не имелось, а только поведал нам Здимир Амброзиевич о сложных фигурах магических да о потоках энергии мертвой, что под землей течет.
– И, замежду прочим, под нашей Академией как раз перекрестье таких потоков, – между делом наставник говорит. – Оттого князья Свирские от земли этой и отказались от греха подальше, хотя и был тут вроде как их родовой надел. Да и капище ихнее тут где-то. Но только куда светлым магам – и с мертвой энергией совладать? Никак. Вот и отдали государю во время оно. А тот, голову поломал – и магам отжалел. Ну,те управу и нашли.
Соученики переглядываться начали, перешептываться. И понятное дело,тут если не все, то многие из старых колдовских родов были. Все-таки люди непpостые. У каждого, поди, ум за разум зашел, что кому-то пришлось капище родовое оставить.
А как закончилось занятие, подозвал меня магистр и спрашивает:
– Так что же, панна Эльжбета, ответ дать готова?
Хотелось мне зажмуриться, а только неможно трусихой себя показывать. Особливо перед профессором немертвым.
Прямо в глаза личу глянула.
– Не пойду я в ученики, Здимир Амброзиевич. Ты уж не серчай.
Что там себе удумал профессор Кржевский, ещё поди пойми. Не переменилось лицо мертвое.
Только и спросил он меня:
– А чего так?
Пожимаю плечами и ответствую:
– Тетка не велит.
Хмыкнул лич.
– Ну раз тетка не велит…
И отпустил.
Выскочила я в коридор, ног под собой не чуя. А прямо за дверьми меня уже Соболевский поджидает. Стоит, этак, подбоченясь, нос до неба задрал. Ох и гонористый… Шляхтич, поди. Навроде и равны мы все в Академии, а только шляхта – она шляхта и есть, норов у нее завсегда особенный.
Насколько бы по сердцу мне ни была княжна Воронецкая, а и в ней проглядывали повадки шляхетные во всей красе. Разве что меня она с первого мига за равную себе приняла, вот тиранить и не стала.
– Чего тебе? – спрашиваю недобро и взглядом прожигаю.
Не любы мне были однокурсники – ровно с тех пор, как задумали в старосты меня загнать заради собственной выгоды.
– Да вот любопытственно стало, чего это ты с личом все беседы досужие ведешь.
Сказал – как яда налил. И ведь намекает Соболевский на что-то… Вот же змеиное семя!
– Нечего тебе думать про чужие разговоры, - отзываюсь я с насмешкой. И тоже ядовитой. Не люблю в долгу оставаться. – Еще, глядишь, голова разболится.
Обошла я соученика и на следующее занятие отправилась. Как раз у декана Невядомского.
Вспомнила я, что в первый раз было… и взгрустнулось тут же.
Столпились в аудитории все соученики аккурат ко времени, даже Соболевский
