дурачком — с возрастом оскудение мозгов вполне возможно:
— Простите, я не понял, о какой работе речь. Ведь я пенсионер, а если зачислят в штат или буду работать по договору, тогда пенсию урежут.
— Как это?
— Таков закон.
Те переглянулись, но контраргументов так и не нашли…
А вечером я выложил на стол две медали со словами:
— Вот, выдали в Кремле.
Надя в восторге:
— Так это здорово! Теперь тебя будут издавать большими тиражами, романы экранизируют, а за одну твою картину будут предлагать две тысячи евро, даже пять!
Ну вот куда её понесло?
— По-моему, ты перепутала медаль со Звездой Героя.
— Да нет, достаточно того, что тебя по телику показали стоящим рядом с президентом. Это же пропуск в другой мир, где прежде отоваривались исключительно блатные.
Спорить с ней не стал — а вдруг окажется права?
Ещё через пару дней опять звонок по телефону:
— Вы не могли бы зайти к нам в издательство?
Почему бы нет, если адрес подсказали. К тому же фирма известная, за последние годы превратилась в огромный холдинг — не зря же всех конкурентов под себя подмяла.
Когда приехал в офис, вежливо встретили, поинтересовались, почему не ношу медали, а затем разговор ушёл куда-то не в ту степь:
— Видите ли в чём дело, — заявляет главный редактор, — мы готовы опубликовать кое-что из ваших книг, но только после значительной переработки. Вот, к примеру, это надо убрать… — и приводят описание сцены из моего романа, где президент сидит в бане голый, частично прикрываясь веником.
— Пардон! А в чём он должен там сидеть, в мундире или в смокинге?
В дело вступает заместитель директора по работе с авторами:
— Президент и баня — это не совместимые понятия. Либо баню уберите, либо президента.
— Предлагаете совершить государственный переворот?
Зам смотрит на редактора, та на зама — не знают, как выйти из щекотливой ситуации. Тут на экране ноутбука, лежащего на столе, появляется новое лицо — судя по реакции моих собеседников, это владелец холдинга решил вмешаться в разговор:
— Я вот что вам скажу. Сатирический жанр сейчас неактуален. В тренде — фэнтези, любовные романы либо что-то такое, что как бы возвышает историю России в глазах наших сограждан.
Как бы — это точно сказано! А он продолжает:
— Словом, читателю неинтересно, о чём вы пишете в своих романах.
Уж таких читателей воспитали! Дальше следует что-то похожее на похвалу:
— Не знаю, как это у вас получилось, но имя своё вы раскрутили, и грех этим не воспользоваться. Поэтому вот что предлагаю. Тут у нас есть несколько вполне добротно написанных романов, но вот беда, авторы без имени, без звания. Короче, на обложке поставим ваше имя, а им будете отстёгивать, скажем, двадцать процентов от своих доходов. Хотя что я говорю, десяти вполне достаточно. Как вам такая перспектива? Успех я гарантирую.
Если бы у меня под рукой был топор или бейсбольная бита, я бы это издательство по кусочкам разнёс!
Ну а как же Надя на всё отреагировала? Да откуда мне знать? Не дождавшись моего возвращения из издательства, ушла. Видимо, решила, что отныне у меня всё будет замечательно — симпатичные поклонницы, приглашения на презентации, своя программа на телевидении и прочее, и прочее. Примазываться к моему успеху не захотела и поспешила уйти к саксофонисту.
Глава 27. Переоценка ценностей
В одном из сочинений Эдгара По есть такие слова:
«Большинство литераторов, в особенности поэты, предпочитают, чтобы о них думали, будто они сочиняют в некоем порыве высокого безумия, под воздействием экстатической интуиции, и прямо-таки содрогнутся при одной мысли позволить публике заглянуть за кулисы и увидеть, как сложно и грубо работает мысль, бредущая на ощупь; увидеть, как сам автор постигает свою цель только в последний момент; как вполне созревшие плоды фантазии с отчаянием отвергаются ввиду невозможности их воплотить; как кропотливо отбирают и отбрасывают; как мучительно делают вымарки и вставки — одним словом, увидеть колеса и шестерни, механизмы для перемены декораций, стремянки и люки, петушьи перья, румяна и мушки, которые в девяноста девяти случаях из ста составляют реквизит литературного лицедея».
Всё так и есть, но только в том случае, если литератору неведомо вдохновение, и он пишет через «не могу», словно бы раб на галерах машет вёслами за миску отвратительной похлёбки. У меня же всё не так: если нет вдохновения, просто лягу на диван и буду ждать, когда оно вернётся. Кто-нибудь скажет, что я лентяй, однако «вымарки и вставки» уместны, если редактируешь текст, а если мысль скрипит, как ржавая шестерня, тогда все потуги без толку.
Вот и теперь, после посещения издательства на душе так гнусно, что ни одной строчки не смог бы написать. Не вижу в этом никакого смысла. Тех читателей, что были пятьдесят лет назад, теперь уж нет, вымерли как класс, а угождать теперешним я не собираюсь.
Ну что ж, пора бы поставить все точечки над ё, завершая очередной этап своего пребывания в этом мире. Мания как-то заявила: «У нас большие виды на тебя!» Какие ещё виды? Мысль о том, чтобы открыть крышку ноутбука и начать писать роман, вызывает тошноту, от кистей и мастихина нос ворочу, а джазовый певец из меня вовсе никакой — остался только хриплый голос, да и того не хватит, чтобы спеть один куплет. Всё плохо — хуже некуда! Может, удавиться?
Причина этого упадка сил предельно очевидна — Нади рядом со мною уже нет, потому как уехала на гастроли вместе с ансамблем Брокмана, а я здесь, в столице нашей Родины Москве, в своей однокомнатной квартире.
«Москва… как много в этом звуке для сердца русского слилось! Как много в нём отозвалось!» Это строки из романа в стихах под названием «Евгений Онегин», одного из самых знаменитых произведений великого русского поэта. Так обычно пишут о Пушкине те, кто ни одной строчки не написал — такой, чтобы она запала в душу.
А мне, признаться, всё равно, то есть много там отозвалось или очень мало. Сам удивляюсь — не могу понять, с чего бы это. Возможно, потому что раздражают громкие слова — великий, знаменитый, выдающийся. Зависть тут ни при чём, поскольку если поэт властитель дум, то больше ни в каких эпитетах и похвалах он не нуждается. А если стихи плохие, то их автор не поэт, а что-то вроде подмастерья. И даже напяль на него академическую мантию или усыпь грудь орденами, от этого ничего толком не изменится.
