- Да? - приятно удивился король и с насмешкой спросил на алгоне: - Тарка таорар акарес?
Так "тарка акарес" - это "твое имя", но что значит "таорар"? Может это форма обращения для женщины? Ладно, ответим так:
- Иишээр таорар акаарис Анжей.
Влард весело рассмеялся, а потом заявил:
- Даже если откинуть то, что ты совместила два наречия - ответ неправильный. У тебя нет истинного имени.
Так вот о чем он спросил! Черт! Как я могла сглупить и выставить себя на посмешище, я ведь помню, что Нэд мне говорил, что с именами у них огромная волокита, особенно, с истинными именами.
- Да, я сглупила, - покаянно признаюсь.
- Он тебе рассказал про имена?
- Да.
- Но свое истинное имя тебе не открыл?
- Да я и обычное не знаю. "Нэдом" - я его сама назвала.
- Я так и думал, - с ухмылкой ответил король.
- Поэтому и спросил: не кэшар ли он?
Влард посмотрел на меня серьезным взглядом и спросил угрюмо:
- Ты знаешь о его понятии?
- Мне Нэд рассказал, - ответила я и, опустив взгляд, добавила: - Я спросила, после того, как ты меня так назвал.
Король тут же быстро подошел ко мне, прижал к себе, поцеловал, а потом тихо произнес:
- Прости меня за то. Тогда я был в гневе и не сдержался. Я не хотел тебя обидеть и кэшар тебя не считаю.
"Хотя по их понятиям я именно ей и являюсь" - пронеслось в голове.
- Пошли, покажешь мне свой розарий, - явно пытаясь съехать с темы, произнес король и поцеловал еще раз.
- Пойдемте, - согласилась я и отстранилась.
Мы вышли из комнаты, потом из дома и направились к теплицам.
***
Я сжала зубы и попыталась отвлечься, но боль - эта не та вещь, от которой так легко можно отгородиться. Особенно, если эта боль ломает что-то в тебе. Что-то неощутимое, но очень важное.
Когда-то я находила в этой боли удовольствие, но теперь была только она, потому что я уже познала настоящие наслаждения от соития, и теперь понимала, что раньше я лишь обманывала себя, уговаривала и заставляла верить в то, что в боли можно познать усладу. На самом деле боль - это лишь боль, в ней нет ничего сладкого. Она как гнилой фрукт, который я ела с обманчивой мыслью, что он вкусный. Но теперь, когда попробовала сочный плод наслаждения, я не могла больше обманывать себя. Да и, признаться, не хотела.
"Что же ты со мной сделал, Влард", - с отчаяньем подумала я, чувствуя, как тело напитывается энергией, заставляя голод сыто засыпать.
Жертва застонала и, теряя сознание, попыталась, завалиться на меня. Я толкнула его спиной, и он упал на бок. Вскочив, я быстро поправила платье.
Не оглядываясь, я вышла из комнаты, а потом на улицу.
Пройдя одну улицу, я подошла к карете. Кучер открыл мне дверь, и я залезла внутрь.
Король кинул на меня взгляд, в котором я увидела боль и раздражение, и отвернулся, уставился в окно.
Он уже знал, что после утоления голода ко мне не следует прикасаться или что-то говорить. В первый раз он попытался меня обнять и утешить словами. И если бы раньше я не обратила на это внимание, то теперь во мне появилось чувство, которое просто вопило о том, что я не хочу, чтоб он прикасался ко мне после того, как меня... как меня насиловал другой мужчина. В такие моменты мне особенно противно было мое тело, и мне не хотелось, чтоб он прикасался к моей грязной плоти, которую до этого трогал другом. Запах чужого семени душил меня, выворачивал все мое нутро наружу, и мне не хотелось, чтоб он тоже ощутил его и стал презирать меня.
Я хотела, чтоб он не ждал меня после утоления голода, но король был непреклонен. Он ждал меня, увозил меня в охотничий домик, мыл, а потом ласками заставлял, забывать о боли и унижении.
Это непостижимо! Как я - жрица Беримора, для которой мужчины лишь пища! - могу думать о подобном?! Мама с детства учила меня, что мы - выше всех. Но сейчас я чувствовала себя слабой и жалкой, и все мои мысли были только об одном мужчине - короле Валирии. Он пророс в моем сердце. Пробил мое презрение, высокомерие и гордость, и сейчас колючими шипами сжимал все внутри, заставляя постоянно думать о нем, желать его и... мечтать о большем.
Эти мысли появились в прошлом месяце, когда я увидела Лионору в платье из живых белых роз с красной каймой и с младенцем на руках. С его ребенком. С его сыном.
Тогда я заставила себя радостно улыбнуться, подойти к ней, чтоб поздравить, но увидев выражение лица королевы Лионоры, поняла: она все знает. Когда мы поравнялись, она прошептала мне на ухо: "Я не собираюсь тебя в чем-то обвинять. Я прекрасно понимаю, что королю ты не смогла отказать. Но я волнуюсь за тебя и хочу, чтоб ты понимала: ты - лишь временная интрижка, поэтому не следует, рассчитывать на что-то большее".
Не смотря на то, что ее голос был участливый, в ее глазах я видела злость, ненависть и презрение. Она ненавидела меня и не пыталась это скрывать. Она хотела, чтоб я поняла ее чувства, потому что я забрала то, что по праву принадлежало ей - внимание ее мужа. Я забрала себе его ласку, нежность... любовь.
Возможно, я обманываю себя, заставляю себя в это верить, пытаюсь так же, как раньше в боли, найти удовольствие, сейчас в его отношении ко мне найти любовь, потому что я сама начала испытывать ее к нему.
Я осознала это на третий месяц наших новых отношений. Тогда мы лежали на кровати, ели виноград и король рассказывал мне о смешном случае, который с ним произошел на заседании. И тогда я вдруг осознала, что совсем его не слушаю, а просто сморю... и любуюсь им. Мое сердце забилось, как сумасшедшее, и мне вдруг до боли захотелось его поцеловать... самой. В наших отношениях я никогда не проявляла инициативу, король все делал сам. Я отвечала на его ласки, но первая некогда не пробовала, податься навстречу. Но тогда мне захотелось... и я задушила это порыв, боясь его реакции на это чувство.
После тех слов королевы, я осознала, что... завидую ей. Мы встречались с королем три-четыре раза в месяц, сливались, иногда разговаривали, но не больше. За границами это мирка размером с комнату мы были королем и графиней, здесь любовниками. И я завидовала Лионоре, потому что никогда не смогу получить одну вещь - его время.
Мы ненавидели и завидовали друг другу, потому что оба имели лишь часть, а хотели целое. Но самое ужасное было то, что я, вообще, не имела права даже на часть, на одну десятую. Он принадлежал ей. Я понимала это, но ничего не могла поделать ни с завистью к ней, ни со злостью на себя, ни с любовью к нему.
