Я поморщилась. Дайте мне аттестат уже и я пойду отсюда. Трехмесячный животик еще не так был виден, но шевеление ребенка я уже ощущала. Вспомнила, как это было первый раз. Проснулась ночью, в туалет. Частые позывы — обычная вещь для беременных. На что это похоже? Во мне, будто рыбка завелась. Непередаваемое ощущение! Легкие касания… Начинаю тормошить Савелия.
— Что! Что случилось? — соскочил, как ошпаренный, готовый отразить любое нападение.
— Шевелится, — беру его руку и кладу на животик.
— Да? — хрипит и смотрит мне в глаза.
Малыш затих. Мы почти не дышали. Сквозь тонкую ткань ночнушки меня пробивало тепло от руки мужа. И маленькая рыбка снова зашевелилась. Удивление. Восторг читаю в его глазах. В душе расцветают цветы. Маленькая "рыбка" бьется в руку своего отца. Мы тянемся к друг другу в объятья. Где-то в груди тянет от переполняющих чувств. Я всхлипываю.
— Девочка моя, солнышко мое ясное, — гладит по спине.
Поглаживания становятся все настойчивее и разрастаются до нижних округлостей. Символ нежных чувств уже упирается мне в живот. Сама пищу и лезу навстречу…
— Ритааа! — возвращает к реальности голос Шатровой.
— А?! — сглатываю слюну, которая чуть не потекла от воспоминаний. И ворчу на подругу, чтобы отстала с выпускным.
После занятий, решаю поехать к Савелию, в офис, без предупреждения, сюрприз сделать. В лифте поправляю растрепавшиеся волосы. Услышав "дзинь" открываемой двери, шагнула на нужный этаж. На меня несется девица, размазывая слезы по щекам.
— Эй, ты чего? — офигеваю, когда она меня отталкивает, чтобы дотянуться до кнопки-вызова лифта.
— Обидел кто-то? — решаю выяснить причину этих слез, ведь бежала она из приемной Нестерова.
— Гад такой! — решила излить обиду заплаканная.
— Кто у нас гад? — уточняю.
— Нестеров, конечно! — фыркает мадама. — Я к нему со всей душой! — выпячивает грудь четвертого размера.
— А он не оценил душевные порывы? — сдерживаю улыбку.
— Говорит, что жена у него, любимая…, - машет руками. Ее явно не останавливает наличие жены.
— Глафира! — слышу ор своего ненаглядного и мы с "душевной" поворачиваем головы на звук. — Уволь, как ее там… эту, которая сейчас была!
— За что, Савелий Николаевич? — слышен вопрос секретаря.
— Нехрен, тут сиськами трясти! — слышна резолюция причины увольнения.
Ты ж моя лапа! — потянуло его увидеть. На скулящую дамочку уже не обращала внимания. Глафира увидев меня, набрала воздух в легкие. Я прижала указательный палец к губам: "молчи". Осторожно открываю двери и просачиваюсь внутрь. Савелий стоит "руки в брюки" и пялится в окно. Потом резко разворачивается. По лицу понимаю, что еще спиной почувствовал меня.
— Ты бы предупредила, малыш, — голос становится мягким и отдает вибрацией в мое сердце.
— Пойдем кушать, — опускаю руку на животик, что мы уже голодные.
— Что сегодня желаете? — оказывается рядом. Одной рукой приобнял за талию, а другую опустил на мою руку, на животе.
— Сладкого хотим и копченой колбаски, — захлебываюсь слюной.
У меня начались вкусовые бжики. Я могла котлету заедать шоколадкой и мне жутко хотелось пива. Пива хотелось так, что начинало трясти и кружило голову.
— Пей! — поставил тогда передо мной большой бокал пива Савелий.
Вопросительно смотрю на него.
— Безалкогольное, — кивает он на пенное.
Трясущимися руками обхватываю бокал и жадно пью. С чем сравнить эту жажду? Только с помешательством. Отбери у меня тогда это пиво — убила бы, честное слово. Но как только жажда была утолена — больше не хотелось, совсем.
73. Роды
САВЕЛИЙ.
Мой маленький бегемотик. Скоро рожать. Сидим, как на пороховой бочке. Ребенок — шустрый. На УЗИ пол не смогли рассмотреть… ни в первый, ни во второй раз. А потом и спрашивать не стали. Ждем "стесняшку", накупив детских вещей нейтрального цвета: бежевый, салатный.
Ждали-ждали, а как оно обычно бывает — неждан подкрался незаметно. Ритуля, мурлыча какую-то мелодию, перебирает вещи в шкафу. Я с ноутом, в обнимку, на кровати. Только слышу ее "ой", хватается за живот и начинает тяжело дышать.
— Сссавелий! — через стон, тянет ко мне руку.
К тому моменту, как у Риты начались настоящие схватки, процесс сборов в роддом, у нас обоих, был доведен до автоматизма. Потому, что уже несколько раз появлялись совсем не слабые «предвестники». И каждый раз ночью. Моя благоверная расталкивала меня именно в тот момент, когда мне снилось что-нибудь особенно интересное и, расширив глаза, трагическим шепотом сообщала: «Все! Рожаю!» И я, зевая и натыкаясь на стены, паковал тапочки, зубную щетку и сигареты. На кой ляд, сигареты? Да, чтоб были! Прогрели машину, доехали до частной клиники, разбудили всех, кого только можно… Ну и что? Схватки утихли, раскрытия никакого, и я, тихо скрежеща зубами, везу бодрую, повеселевшую Нестерову обратно домой.
И вот она, в очередной раз, начинает «рожать», я на автомате доставляю ее по месту назначения, мысленно готовясь везти назад.
«Раскрытие три пальца, воды только что отошли. Сейчас подойдет ваша врач-акушер» — сообщает медсестра.
Захожу в палату, Ритуля бледная, губы трясутся. Я сам, как истеричка, но пытаюсь этого не показывать. Начал нести какую-то чушь, травить анекдоты. В конце концов, рассмешил жену до слез.
Когда схватки участились, стало не до смеха. Мы, с Ритой, ходили по палате и хором дышали по команде врача: раз-два-три-четыре — вдох; раз-два-три-четыре-пять-шесть — выдох. Время от времени она останавливалась и мертвой хваткой вцеплялась мне в локоть: схватка. Большие голубые глаза застилала боль. Я держал ее, молясь, чтобы мне досталась если не вся боль, то хотя бы половина.
Помог ей залезть на этот «трон». Ума не приложу, как это беременные женщины, со своими животами, да еще во время жестоких схваток, забираются туда без помощи мужей. Ласточку свою я на кресло практически поднимал на руках.
— Раскрытие хорошее, надо потужиться! — говорит врач, и смотрит на нас.
Я держу жену за руки, стоя у изголовья. Со стороны все выглядело, наверное, довольно смешно: вроде бы рожает одна женщина, а тужатся четверо — глубоко вдыхают, задерживают дыхание, краснеют, выпучивают глаза… И один из них, заметьте, мужчина!
— Нестеров! В следующий раз сам пойдешь рожать! — рычит моя женщина.
Твою мать! Никогда не забуду ее крика! Каждый ее крик — удар в солнечное сплетение.
— Тужься еще! — кричит врач. — Головка уже пошла!
Моя тигрица рычит и материться… Раздается писк. Поворачиваю голову… В руках акушерки карапуз, перемазанный кровью.
— Мужик! — говорю я. — Это мальчик, — обиженно поправляет акушерка. — А чего он такой красный? — спрашиваю. — Он розовенький! — возмущается врач.
Спорить не стал. Врачу виднее все оттенки красного…
Ритуля выглядела такой счастливой! Усталая, растрепанная, но до того довольная! И красивая, как мадонна. То есть не в том смысле красивая, что хоть сейчас на светский раут, а как будто светящаяся изнутри, такая невозможно волшебная, такая родная. И вся моя. А уж когда нашего мальчишку положили ей на живот, приложили к груди, и он, недолго думая, зачмокал, я, честно говоря, опустился на пол, ноги уже не держали и заревел… Второй раз, в своей взрослой жизни.
Когда мне дали сына на руки — не знал, как держать. Такой крохотный. Такой беззащитный. Включил "папа может!", трепетно прижал к себе. Поднял на нее глаза:
— Спасибо, любимая! — люблю ее, пиздец как люблю… и его теперь тоже.
74. Эпилог
Врач отчитывала родственничков, как детей малых. Тихомировы и Королевы получали выговор, выстроившись вдоль стены.
— Мамочке нельзя: цитрусовые, шоколад, все продукты красного цвета! А вы, что пытаетесь ей передать?
