— Что «посмотрим»? — насторожилась Мэб.
— Прав я или нет, — снова очень странно улыбнулся Аодхан, но все же пояснил. — Видишь ли, я не слишком склонен к фобиям, кроме одной..
— Змеи? — подсказала Стражница и, к ее удивлению, он покачал головой.
— Смерть, Мэбхн… Можешь, считать это профессиональным искажением… любой целитель постоянно ведет неравный бой именно с этим врагом.
— Но… как? — она, встревожилась, не понимая… — ты же уже..
— В том-то и дело, — снова эта странная улыбка на слегка обветренных от дыхания пустыни чувственных губах, — мы с ней уже встречались, и эта встреча… запомнилась. Я все думал, на что же похоже это ощущение, когда мы с Ллойдом наткнулись на этих… существ, — он передернул плечами… — потом понял: это как очень сильно сконцентрированный Туман: обволакивает, обступает, путает разум. Моя… наша смерть неразрывна с ним связана, тут уже ничего не исправить.
— Опять Туман?
— Да. И заметь, появились эти белые змеи как раз тогда, когда он развеялся. То ли они его так поглощают, то ли… — тут Целитель снова впал в задумчивость..
— То ли..?
— Море, Мэбхн… Помнишь, когда мы с тобой ставили опыты над туманниками, в числе прочих результатов установили, что «фрагменты лишенного жизни объекта хорошо расходятся в физрастворе»
— А, значит, скорее всего и в морской воде… — в раздумьях произнесла Мэб.
— Умница, — похвалил Аодхан ее за догадливость. — Понятия не имею, плавают ли эти пресмыкающиеся в море, но если да, то такая напитанность знакомой магией Тумана становится понятной.
— Да уж, — призадумалась Стражница, — но мы можем это узнать… Ты как?
— Пойдем, — сказал он просто, взяв ее руку в свою, и направился к выходу.
Ровно три шага. Именно столько им удалось сделать, когда они вышли из шатра. А потом белая молния бросилась к ним, мелькнула в воздухе, завиваясь спиралью вокруг руки Целителя, сверкнули хрустальными бусинами прозрачные глаза, и прежде чем кто-то успел хоть что-нибудь предпринять, два тонких загнутых клыка вонзились в его запястье.
— Надо же… — абсолютно ровно произнес он, взирая на происходящее, а потом все-таки потерял сознание.
Следующие два дня его штормило нещадно. То бросало в жесточайший жар — и тогда он метался в беспамятстве, то лихорадка отступала, но на ее место приходили зуд и навязчивые мысли. Тогда, к ужасу Мэб, он, пребывая все еще не в себе, целенаправленно шел к морю и только, в морской воде ему становилось легче. Пару раз, когда ясность мышления к нему возвращалась, и он пытался что-то ей сказать, она не могла его понять — вместо членораздельной речи ей слышалось пугающее шипение. Он замыкался, мрачнел лицом и, кажется, жутко злился. Потом это проходило, но начиналось новое развлечение. То он принимался следить за Мэб таким голодным взглядом, будто хотел съесть, то, наоборот, впадал в оцепенение. Потом, когда и этот этап остался позади, угрюмо рассматривал запястья, на которых неожиданно начали появляться тонкие дорожки серебристых чешуек.
— Мэбхн, пожалуй, я начинаю жалеть о собственном бессмертии… — произнес он неожиданно. И Стражница порадовалась, что в первый раз за два дня снова услышала его голос.
Она снова пришла за ним на берег и сидела сейчас на валуне красного песчаника, с беспокойством наблюдая за тем, как он, почти обессиленно, опустился на колени прямо в воду, как задышал часто, выгнув спину дугой, потом бросил на нее взгляд, выбивший из нее почти все дыхание — столько чистейшего отчаяния и обреченности там было, поднялся и тяжело побрел в глубину. Лучи вечернего солнца отражались от серебристых дорожек на его плечах, так, что больно было смотреть.
Она успела заметить только то, как в изнеможении он опустился в воду, потом сияние это стало совершенно нестерпимым — и белое, сверкающее длинное тело мелькнуло в темно-синей толще моря.
На рассвете третьего дня Аодхан вернулся к их шатру уже совершенно похожий на себя, за исключением одного нюанса — прежде смуглая кожа его стала теперь почти белой, светлее даже, чем у самой Мэб. Взгляд, которым он окинул окрестности, был напряжен, словно он рассматривал или изучал что-то, не доступное другим. Потом неожиданно присел, положив руку на песок и смотря куда-то вбок негромко, но четко произнес:
— Я тебя слышу, выходи…
Мэб только успела встревожиться, не начал ли он снова бредить, как увидела, что по песку тонкой серебристо-белой лентой струится изящная змейка. Она замерла перед Целителем, свившись кольцом, и устремила на него блестящие, словно из драгоценных камешков, глазки.
— Не сержусь, не сержусь… — усмехнулся он, будто отвечая на вопрос.
Потом протянул в сторону своей собеседницы руку, и Мэб моргнуть не успела, как змея обвилась вокруг его запястье и замерла диковинным серебристым браслетом.
Аодхан встал, снова посмотрел куда-то вдаль, а потом повернулся к Стражнице с такой просветленной улыбкой, что ее бессмертное сердце ухнуло, провалилось куда-то в пятки.
— Боюсь, Мэбхн, наша с тобой… свадьба — тут он усмехнулся, — пока откладывается. Надо же понять, что я теперь такое… — ладонь его легла на грудь, слегка растирая ее.
— Мне все равно, — упрямо заявила она, подошла и по обыкновению своему хотела погладить напряженные плечи, запустить пальцы в его волосы, но он не позволил — отстранился и все с той же улыбкой тихо покачал головой, — Мне правда все равно, — повторила она, пристально вглядываясь в слегка мерцающую глубину светло-серых, таких родных глаз… — только не отдаляйся от меня… Слышишь?
«Не слышит» — поняла с глухой тоской, когда он рассеянно перевел взгляд с нее куда-то вдаль.
Откуда пришло к ней это неожиданное решение? Может ждало своего часа, запечатанное давним поцелуем Прекраснейшей, которая благословила Мэб, когда та лежала еще мертвой на алтаре из риона. Ведь именно ее, Красы Ненаглядной, губы шептали столько раз эти слова тому, кого так безнадежно любило ее сердце… Как знать, не для того ли, чтобы Мэб сейчас сделала все так, как надо.
Поддавшись внутреннему зову, Стражница медленно преклонила колено, нежно взяв его руку, и не отрывая взгляда от изумленно взирающих на нее глаз, произнесла нежно, но твердо, словно присягу давала:
— Мой Король! — и склонилась перед ним в почтительном поклоне (и на миг показалось, что змейка на его запястье хитро подмигнула ей глазом-бусиной).
— Мэбхн, ну что ты… — начал было он в свойственной ему ранее манере… но тут же осекся, вздохнул, и закончил куда как медленней: — делаеш-ш-шь?
И сам, кажется, вздрогнул от этого проникновенного шипения, слетевшего с его губ.
Она подняла на него взгляд и замерла от того, что увидела… По рукам, плечам, шее, щекам его зазмеились серебристые блестящие спирали, глаза налились нестерпимым белым светом, и точно такое же свечение исходило из бусинок маленькой змейки на его руке. Темно-медные волосы в сиянии утренней зари казались трепещущими язычками пламени… В его лице не осталось сейчас ничего эльнийского, настолько пугающим и вместе с тем невыносимо прекрасным оно сейчас казалось.
— Мое Солнце! — Выдохнула Мэб, улыбаясь, не смотря на текущие по щекам соленые ручейки, испытывая такую огромную любовь и благоговейный трепет, что казалось, они затопят сейчас весь мир до самого горизонта. И словно повинуясь этой невидимой волне, один за другим склонялись на красный песок кочевники. Взгляд Целителя то растерянный, то полный ожесточенного отчаяния, то бешеной, тяжелой ярости, прошелся по ним и остановился на единственной оставшейся стоять фигуре Балагура.
Совершенно спокойно поймав полыхающий взгляд, тот приложил ладонь к своей груди, на мгновение уважительно склонил голову, и лишь потом на губах его появилась привычная улыбка.
— Беда с тобой, приятель, — задумчиво произнес он, и сейчас ни один эльн в мире, не смотря на юный возраст, не назвал бы его мальчишкой. На миг за его спиной почудился высокий силуэт в черном, — Может, примешь уже, что дают? А то как бы поздно не было..
