Торговцы закончили завтракать и ушли в комнаты на первом этаже. Ромэр задумчиво смотрел поверх чашки прямо перед собой. Он изменился, как тогда в ночь побега. Показался чужим и далеким, решительным и ожесточенным. Догадывалась, он думает об Арданге, о предателе, о Стратеге. Если в начале пути я по глупости пыталась отвлечь Ромэра, то теперь желания навязываться, — уверена, именно так мои попытки разрядить обстановку и расценивались, — не было совершенно. Так что просто ждала, когда он допьет свой чай и предложит подняться обратно в комнату.
Ромэр, как всегда галантно, распахнул передо мной дверь в наш номер. Я кивком поблагодарила его и, пройдя между комодом и кроватью, села на стул у окна. В комнате было тепло и уютно, дождь тихо постукивал по стеклу, снизу доносились приглушенные голоса.
— Ты не будешь возражать, если я прилягу? — заперев за нами дверь и привычно приставив к ручке стул, спросил Ромэр.
— Конечно, нет, — я пожала плечами и отвернулась к окну, думая, что мы, как обычно, будем молчать.
Но арданг, оказалось, был настроен поговорить. Вольготно растянувшись на застеленной кровати, он облокотился на руку и попросил меня рассказать о братьях. Такая неожиданная общительность удивила, но и раздосадовала. Ведь я по опыту знала, что вопросов Ромэр задавать почти не будет и о себе опять ничего не расскажет.
— Боюсь наскучить тебе разговорами, — вежливо ответила я.
— Мне не бывает скучно с тобой, — в его голосе не было и тени иронии, казалось, арданг был даже удивлен подобным предположением. Может быть, при других обстоятельствах я бы и промолчала, но не смогла. Усталость и глухое раздражение от этой постоянной игры в молчанку пересилили. Я усмехнулась, покачала головой:
— Зачем говорить неправду, Ромэр? Человеку, с которым интересно общаться, обычно что-то рассказывают, а не только слушают. И мы оба знаем, что в нашем случае этого не происходит.
Его растерянность и смущение были такими искренними, что я, не задумываясь, поверила следующей фразе.
— Я не знаю, что тебе может быть интересно.
Не предполагала, что Ромэр, как и я, может испытывать неловкость. Я, например, не всегда знала, как себя с ним вести, какого отношения он ожидает от меня. Но все время считала, что именно он задает тон нашего общения. В конце концов, это же он не ответил на мои вопросы. А не получив ответов, я не решилась спрашивать снова. Хотя, может быть, момент для расспросов неправильно выбрала… Заметила же, что после ссоры из-за разделенной со мной кровати Ромэр замкнулся, вообще не поддерживал никаких разговоров. Боже мой, как же трудно общаться с молчаливым незнакомцем! Ведь когда я, наткнувшись на его отчужденность, перестала рассказывать о себе сама и задавать вопросы, он вполне мог подумать, что это я ограничиваю контакты…
Внимательно посмотрев на арданга, ободряюще улыбнулась:
— Всё, Ромэр. Мне интересно всё.
Разумеется, «всё» мне не рассказали. Но за пару часов я узнала о спутнике больше, чем за два прошедших месяца. Ромэр оказался хорошим рассказчиком, слушать его было приятно и интересно. Вначале ардангу было неловко, думаю, поэтому он начал с пары веселых историй из своего детства. Рассказал о мальчишеских забавах с друзьями. Я смеялась, вспоминая и рассказывая, как похожие глупости совершал Брэм. Эти истории повеселили Ромэра, и я снова услышала его теплый смех. Красивый и заразительный.
Увидев, что я не из вежливости, а из искреннего интереса поддерживала разговор, Ромэр рассказал о своей семье. Вначале он говорил только о матери, Мэри Аквильской, которую знал лишь по портрету и по словам отца и дяди. Отец очень любил мать и после ее смерти даже разговоров не поддерживал о новом браке. Еще арданг упомянул, что Ромэр означает «данный Мэри». Но после прямого вопроса об отце, смутился, помрачнел и сказал:
— Это грустная история, боюсь, ты примешь на свой счет.
Я понимала, о чем он беспокоится, хотя бы потому, что умела считать. Конечно, рассказывать мне, принцессе Шаролеза, что отец погиб, сражаясь с моими воинами-агрессорами во время шаролезких захватнических войн, Ромэр не хотел. Я качнула головой и, вздохнув, пообещала:
— Не приму. Я уже и так догадалась, что он погиб во время первой войны. Это не повод теперь о нем не говорить.
Ромэр благодарно улыбнулся и стал рассказывать. Его отец, князь Рене из рода Тарлан, что с древне-ардангского переводилось как лунный олень, правил обширными землями на севере Арданга. Во время первой войны он пытался объединить усилия с соседями, но самоуверенные князья считали, что превосходят уже побежденных собратьев по всему, и отказывались от союза. А потом стало поздно. Каждое княжество билось за себя, и все они, одно за другим, пали сраженные к ногам Великого Стратега Дор-Марвэна Несокрушимого.
Я знаю, Ромэр пытался говорить бесстрастно, чтобы косвенно не обвинить меня, принцессу Шаролеза, в бедах своего государства. Но в голосе арданга помимо его воли прорывалась горечь, а лицо вновь стало ожесточенным. Это была его страна, которую он любил всем сердцем. Страна, за которую он поплатился свободой и несколькими годами жизни, за которую был готов сложить голову. Арданг был для него всем.
В те редкие моменты, когда во время своего рассказа Ромэр смотрел на меня, я видела боль в его глазах и очень боялась, что он вновь замкнется в себе. То, что он пережил, что в сокращенной форме рассказывал мне… Это было страшно. Неестественно быстро повзрослевший подросток, сражавшийся за свою землю наравне со взрослыми. Восемнадцатилетний парень, видевший своими глазами смерть отца, бывший рядом с дядей, по сути, единственным оставшимся в живых родственником, когда того тяжело, почти смертельно ранили. Отчаявшийся молодой юноша, ставший свидетелем разорения и разграбления родного замка… Поражение, ледяной занозой засевшее в сердце, ядом разъедавшее душу. Он, как и другие выжившие дворяне Арданга, стал изгоем, вынужденным скрываться от солдат, называться чужим именем, заискивать перед чернью ради спасения своей жизни. Ромэр рассказал, что дядя остался жить на родовых землях даже после того, как потерял на них все права, лишился самой возможности близко подходить к замку, принадлежавшему роду Аквиль более пяти сотен лет… И возможность жить на совсем недавно принадлежавшей ему земле дядя считал благом…
Ромэр говорил спокойно, во время рассказа его голос ни разу не дрогнул. Но арданг старался на меня даже не смотреть, сосредоточенно рассматривая угол стола. Большая часть рассказа была просто сухим перечислением фактов, но меня бросало то в жар, то в холод, когда Ромэр говорил о бесчинствах наших войск на ардангской земле, о сражениях, о сожженных деревнях…
