Аврора посмотрела на него — взгляд ее остыл так же быстро, как твердеет воск на погасшей свече. Она подобрала ноги, и цветочная вышивка на парчовой юбке, поймав свет, заиграла красками, словно живое оперение. Аврора плотнее закуталась в кашемировую шаль.
— Это не ваше дело.
Собран выпрямился и подался вперед, словно готовый покинуть комнату по первому требованию. Он и сам не заметил, как принял эту позу, что разница в положении и в происхождении намного сильнее и глубже.
— Мы друзья, — напомнил Собран.
— Но вы никогда мне не доверяли и не доверялись.
На это Собран возразил, что просто уважал ее личную жизнь. Два аргумента повисли в воздухе. И хотя Собран был только слугой Авроры, он обладал смелостью излеченного человека.
— Напишите этому хирургу, пусть он приедет сюда. Обещайте ему состояние.
— Он младше меня и напуган не меньше. Я видела, как он вспотел, когда говорил об операции.
— Тогда вы будьте смелее, ободрите его.
Аврора коротко и сухо рассмеялась, затем положила голову на изогнутый подлокотник дивана. Так она напоминала мадам Рекамье[33] на одном из портретов работы Жака Луи Давида, только в объемной, вычурной одежде, которой было столько же лет, сколько и самой Авроре.
— Тогда вы раскроетесь мне, Собран. Сейчас же. Каждый ваш секрет я унесу в могилу.
Аврора злилась на Собрана не только потому, что тот переживет ее. Она любила его, и не просто как друга, и смотрела сейчас взглядом загнанной в нору лисицы. В любой момент она готова была признаться во всех чувствах к Собрану или же в подозрениях на его счет.
— Заключим сделку, Аврора: вы вызываете сюда хирурга, он делает вам операцию, и, если выживете, я открою вам свои секреты. Обещаю.
— Расскажете то, чего никому не рассказываете?
— То, чего не рассказывал вам.
— То, чего никому не рассказываете, — повторила Аврора.
— Хорошо: то, чего не расскажу никогда и никому.
Женщин в комнате почти не было, те из них, кого Аврора просила остаться, стояли в дверях, пока баронесса раздевалась. Няня Поля вошла, неся в руках таз с водой, уронила его, убежала. Кипяток дымился на полу — на превосходном турецком ковре вдвое старше Авроры.
Хирургу помогали второй хирург и двое мужчин — их рук не хватало, чтобы держать Аврору. Пришлось позвать лакея. Тот лег поперек ее ног и проплакал всю операцию.
Приготовления. Сколько льна! Аврора взобралась на стол, накрытый старым стеганым одеялом. В комнате горели все до единой свечи в канделябрах, а портьеры не просто открыли — их скрутили, так что они стали напоминать витые колонны по сторонам от окон.
Авроре показалось, будто она идет на собственную казнь. Огляделась, как бы ища путь к отступлению. Хирург, совершенно бледный, встал над ней. Аврора не захотела смотреть, как врач раскладывает инструменты. Кто-то набросил ей на лицо платок, словно бы она умерла. Да она и была мертва.
Аврору напоили бренди, так что напиток чуть не выливался у нее из горла.
Баронесса ощутила движение воздуха на груди, когда ее раздели до конца, слышала, как мужчины переговариваются, чувствовала их прикосновения. Потом ее крепко взяли за руки и плечи. Хирург Начал резать.
Всякий раз, когда он останавливался, Аврора теряла сознание, но из обморока ее выдергивал новый приступ боли. Тогда она кричала через кожаный кляп. Хирургу пришлось попотеть: пораженная недугом грудь сильно уплотнилась. Каждое движение ножа в плоти Аврора чувствовала очень ясно — вот поперечный надрез, два круговых. Грудь удаляли по кусочкам, будто разделывали подгоревший пирог.
Скальпель задел кость. Получилась трещина.
Насквозь мокрый, липкий платок убрали с головы Авроры. Лицо хирурга было в крови и в слезах. Аврора сама не заметила, как стала утешать врача, шепча, мол, все так и должно быть.
Рану прикрыли, а саму Аврору отнесли на кровать — в комнату, черную от темноты, словно залитая чернилами страница. В тело баронессы проникла и поселилась там ужасная боль.
Сын Авроры вошел в комнату, когда служанка кормила его мать с ложки бульоном из ягнячьих почек — густой сероватой, но вкусной жижицей.
Аврора подняла руку — здоровую, ту, которой могла шевелить, — останавливая служанку. Элен пролила немного бульона на ночную кофточку хозяйки и, извинившись, принялась промокать пятно салфеткой.
— Кто приехал? — спросила Аврора.
Окно было чуть-чуть приоткрыто, чтобы впустить в комнату весенний воздух, и она слышала, как кто-то прискакал на лошади. Не прибыл в карете, а значит, это не барон, которого Аврора ждала в любую минуту.
— Это мсье Жодо. Мама, он приезжал прежде несколько раз, но ты была больна, а потом апатична.
— Апатична? — рассмеялась Аврора.
— Да, мама. Ты ничем не интересовалась, к тому же постоянно грустила. Разумеется, я говорил с ним, сообщал о твоем состоянии — порой ежедневно. А когда тебе было особенно плохо, мы оба сидели у твоей постели… надеюсь, ты не возражаешь, — буркнул Поль. — Ведь мсье Жодо — мой друг!
— Мне только радостно от этого, дорогой. И оттого, что вы оба сидели у моей постели, — Она начала с трудом подниматься. — Скажи, пусть подождет меня в гардеробной. Элен, — обратилась Аврора к служанке, — чистую ночную рубашку и халат.
Поль вышел из комнаты.
Через дверь между спальной Авроры и ее гардеробной Собран видел, как две служанки заправляют постель хозяйки: чопорно и церемониально, будто Аврора умерла, будто комната — монастырский лазарет, в котором готовится смертный одр для следующего инвалида. Но вот она, Аврора, — здесь, чуть менее худая и восковая в лице, чем в прошлый раз, когда Собран вместе с Полем сидел у ее кровати. Тогда была оттепель, и подтаявший снег, сползая с крыши, бухался на каменные подоконники. Снег шлепал, Аврора дышала, и Собран читал Полю на память Псалмы Давида.
Аврора надела на голову кружевной чепец, сплетенный, пока она болела. Женщина возлежала на оттоманке — она чуть подобрала ноги, приглашая Собрана присесть рядом.
Собран сел, набросив Авроре на ноги свой сюртук, затем опустил руку на плотную пену кружев, идущих по подолу ночной рубашки, и похлопал женщину по лодыжке. Вдруг (Собран сам не понял как, но в одном движении, подобном блуждающей волне, что накатывает на дамбу, где стоят наивные рыбаки, полагающие себя в безопасности, и сметает людей в море) он наклонился, она поднялась, и мужчина с женщиной обняли друг друга. Обняли крепко. Аврора держала Собрана одной рукой, и он чувствовал ее ополовиненную женскую суть.
Собран отстранился, поцеловал Аврору в обе щеки, затем чашечкой приложил ладонь к ее щеке, ощущая бархатистость кожи и утонченные скулы под ней.
