и больно смотреть на вас такого, но и сказать «да» я не вправе.
– Оландея, душа моя, – тихо проговорил тот, утыкаясь лбом в мои колени, – почему ты продолжаешь терзать мою душу? По какой причине держишься за эту убогую страну? Если бы не ты, она бы давно перестала существовать. Но этого никто не ценит и не понимает! Так почему ты не согласишься остаться со мной? Почему продолжаешь настаивать на том, что у тебя все ещё есть незаконченные дела в этом ужасном замке?
– Я понимаю, что это может прозвучать глупо, – после секундной заминки я все же коснулась пальцами его волос и медленно погладила их, – но я не помню. Сказочником клянусь, что у меня нет ни одного воспоминания, способного подтвердить эти слова. Все моё прошлое как в тумане, я помню лишь отрывки. Отголоски того, что было. То ли это последствия проклятия, то ли неудачного покушения. Но, честно, я не знаю, что ещё могу ответить на ваши слова. Зачем я тут? Потому что это мой долг как королевы. Надолго ли? Пока не очнётся моя падчерица и я не смогу спокойно уехать, передав ей и её мужу корону и власть. До тех пор я заложница своего положения. И не имею права отказываться от своей родины и долга.
– Дорогая, – Гилир встревоженно заглянул мне в глаза, – ты действительно ничего не помнишь из нашей совместной жизни?
– Простите, – лишь тяжело вздохнула и отвернулась от него.
– Это не твоя вина, я ни в чем тебя не могу винить, – мягкий поцелуй осел у меня на кончиках пальцев, – это только моя вина. Я не должен был отпускать тебя одну. Должен был хотя бы дать с собой слуг и охрану. Но ты настояла на том, что ничего из этого тебе не нужно. А теперь я, как наивный дурак, пытаюсь доказать тебе, что люблю больше жизни. Ты жестока, моя прекрасная душа. Но в то же время милосердна. Хотя бы один козырь у меня все ещё остался. У него такие чудесные белые локоны, как у мамочки, и мои глаза. Давай вернёмся домой, и ты непременно все вспомнишь, лишь посмотрев в глаза Миратее? Прошу тебя, не жди финала, давай просто сбежим обратно в наш охотничий домик, где мир существует лишь для нас двоих.
Я лишь судорожно вздохнула и поймала отголоски пьянящей нежности, которые сводили с ума. То, как трепетно прикасался к моим пальцам. То, как поцелуи ласкали кожу запястья. Все это не игра. В каждом движении чувствовались печаль и скорбь. Неумолимое желание доказать, что все не так, как казалось на первый взгляд. И от этого становилось физически больно. Невыносимо… Словно я на самом деле губила что-то такое, чему не было определения. Ни правильного слова, ни физической величины, ни даже эфемерного эпитета. Все настолько чувственно и на грани трепета, что выворачивало душу наизнанку.
Лишь судорожные вздохи срывались с моих губ, разбивали тишину вечерних сумерек за окном. Я смотрела, просто молча наблюдала за тем, как мои чувства летели в тартарары и вспыхивали где-то в желудке приятным томлением. По телу бегали искры. Такие чувственные и многообещающие. Тело помнило, оно лучше меня знало, как может ласкать этот мужчина. Как можно ночами сгорать в его объятиях и рассыпаться на миллионы осколков, чтобы с утра вновь и вновь собирать себя, возрождаясь подобно птице Феникс.
Я застыла в нерешительности. Не понимала, что и как должно произойти. И словно цветок, увядала от слишком заботливой любви. Мне претили чувства, я всю жизнь была одна. Теперь же, пытаясь переварить услышанное и произошедшее, я могла лишь закрывать и открывать рот в безумных попытках выдавить из себя хотя бы звук. Но по какой-то необъяснимой причине мне было так страшно и так обидно, что я не могла и слова вымолвить. Причинить боль тому, кто искренне обо мне заботился, казалось кощунством.
И все же я перебирала его кудри с проседью и пыталась унять бушующие в груди чувства. Пока все окончательно не полетело в бездну. Против столь ярких и сильных эмоций я была бессильна. Словно ребёнок, впервые почувствовавший приближение волшебной сказки и Нового года. Вот и меня захлёстывало нечто подобное. Такое мягкое и эфемерное, нежное и чувственное, что становилось дурно от осознания того, что это принадлежало не мне. Все сказанные слова любви были адресованы той, кто уже умерла и чьё место я так вероломно заняла.
– Не надо, – едва не рыдая, простонала я, – мне правда это неудобно. Я не она…
– Что, прости? – Гилир удивлённо поднял на меня рассеянный взор.
– Ну, та, кого вы любили, – замялась я на секунду, – она умерла… А я её замена… Самая близкая душа из другого мира. Так как тело было не тронуто, а проклятие затрагивало лишь душу, нас поменяло местами. Там… я все равно умерла бы, сорвавшись с моста и отправившись купаться в шерстяном пальто в реке. Прошу вас, не говорите больше ничего. Вы любили её… Но я не смогу стать ей заменой… У меня нет ни воспоминаний, ни её характера, ни настоящей силы. Я жалкая подделка, которой велено отыгрывать роль и ждать конца спектакля, чтобы затем просто исчезнуть, растворившись на просторах мира. У вас остался лучший подарок от любимой женщины. Берегите дочь и дарите всю любовь ей.
– Ты в самом деле не Оландея, – тихо прошептал он, – настоящая никогда бы не смогла сказать такой чуши. Так что я тебе верю. Но как так получилось? Почему вы поменялись телами и где настоящая королева?
– Мертва, – покачала я головой, – на её душу наложили проклятие, и она, собрав остатки сил, перед смертью поменяла нас местами. Заняв моё и так бесполезное тело, она позволила своему жить. По этой причине я и пытаюсь закончить отбор, пробудить падчерицу и сбежать от обязанностей. Чтобы никто не заподозрил нас в этом обмане. Поэтому прошу вас, ради любви к ней помогите мне, и я никогда не посмею побеспокоить вас и никогда не покажусь на глаза дочери. Пусть она помнит маму светлым и хорошим человеком, а не такой неудачницей, как я.
– Миратея не наша дочь, – с тяжёлым вздохом сказал мужчина и уселся прямо на пол, – а твоя кошка, которую ты спасла четыре года назад в горах Эпакея. Это мелкая рысь с белоснежной шубкой, которая на тебя так похожа. Ты побоялась брать её в это ужасное место и оставила со мной. Потому я верю, что ты не моя Оландея. Та бы никогда
