Верон уже не сожалел и Шэйли чувствовала это, потому что они переступили черту, и да, ещё можно было остановить всё это, но у них не было на это воли.
Теперь была его очередь её целовать и каждый поцелуй обжигал до содрогания. Верон вернулся обратно, поцеловал в губы, а Шэйли потянулась к его повязке на глазу.
— Не надо, — слабо запротестовал мужчина.
Но Шэйли не остановилась, она стянула ткань. Глаз у Верона был, но он был обезображен, на когда-то яркой изумрудного цвета радужке было бельмо. Он зажмурился, а она потянулась к нему и поцеловала его туда.
— Болит, Вер? — спросила девушка сквозь снова подступающие слёзы.
Он нахмурился, сглотнул, потом открыл глаза и взглянул на неё. Слабая улыбка коснулась его губ.
— Не болит, скворушка, — ответил он и она тоже ему улыбнулась.
А потом уже не надо было ничего — потому что Верон стал для неё целым миром. И это было так странно, так до умопомрачения чудесно. Шэйли не чувствовала себя так никогда и она точно знала это. В этот конкретный момент она была едина с собой — чувства, мысли, тело. Невероятное. Волшебное. Яркое…
— Вер, — прошептала Шэйли, прижимаясь к нему. — Ты захочешь вернуть меня в храм?
— Что? Нет! — простонал Верон, прижимая к себе, и, поцеловав её в макушку, лёг так, чтобы видеть. — Я никогда не сделаю этого, Шэлл. Не предам тебя, девочка моя, глупая. И мне так больно видеть тебя, встречаться с тобой взглядами, но не видеть намного больнее.
Он притянул её к себе и прикоснулся губами.
— И теперь я не понимаю, как я буду жить — проговорил он с болью, прикасаясь к её щеке. — Как мне справиться с собой и отпустить тебя? Ты вернёшься к Иану, он будет рядом, а я буду сходить с ума ещё сильнее, чем прежде, потому что буду знать каково это слышать от тебя стоны, слова желания, чувствовать твои прикосновения… это невыносимое безумие.
— Вер, — она попыталась найти себя, но она должна была это сказать. — Я так сильно обидела тебя, прости…
— Обидела? Чем? — нахмурился он.
— Отказом тогда, — ответила Шэйли.
— Глупышка, ты не обижала.
— Но ты не вернулся.
— Шэлл, — он зажмурился, втянул в себя воздух, словно силился не расплакаться. — Я был глупым, я даже подумать не мог, что ты забудешь меня, потому что я помнил о тебе. Но ты была такой крохой, когда попала в храм, как ты могла помнить обо мне или даже, если помнила, узнать. Это было…
Он нахмурился, силясь подобрать слова. А она вспоминала тот момент, когда отказала — крик священнослужителя, её страх, непонимание того, что происходит и этот потерянный взгляд Верона.
— Тогда я просто… — прошептал он. — Потому что я не забывал о тебе ни на мгновение времени, что было у меня без тебя. Я считал дни, когда смогу наконец увидеть тебя и забрать. Я был безрассуден, был слишком самонадеян. Вокруг была война. Я так боялся за тебя. Я знал, что воины Парсиан творили с храмами. Мне было так страшно за тебя. Я пришёл за тобой и считал, что ты не забыла меня и что должно было быть очевидным, что я пришёл спасти тебя. Но я увидел испуганного подростка, я должен был понять…
— Прости, Вер, — Шэйли сжалась от этого воспоминания. Как она могла забыть его? Как так вышло, что он стал чужим и в ней остался только страх?
— Я остался в Ханарте, я защищал храм, я бы не смог простить себе поражение, не смог бы допустить продвижение врага даже на один шаг… к тебе…
— Ты там… — она провела пальцами по его израненному лицу.
— Я не мог прийти к тебе, милая. Не мог. У меня было только две попытки, первая закончилась отказом. Ты сказала "нет" мне нормальному, но это, — он мотнул головой, словно пытаясь скинуть её пальцы, но на деле прижимаясь к ним, желая её прикосновений. — Я напугал бы тебя, потому что тогда было намного хуже. И я бы не выполнил обещание, я оставил бы тебя одну. Ты моя самая болезненная потеря, Шэлл. Ещё эта проклятая заколка, я хотел отдать, надо было отдать, но я потерялся… и тогда… если бы я знал, что тогда держу тебя в руках последний раз…
— Заколка? Лошадкой? — она внезапно осознала, эта вещица всплыла у неё в воспоминаниях, с ней вернулось горе от потери, от ожидания, рухнувшие надежды на то, что её спасут. — Ты мне подарил…
— Да, помнишь?
— Деревянные лошадки, черные с белым? — проговорила она с трудом, а Верон кивнул.
Он встал, хотя она не хотела отпускать его, казалось, что пропадёт, как тогда много лет назад. Но Верон достал из внутреннего кармана маленькую затёртую заколку, вернулся и отдал Шэйли.
— Ты купил на ярмарке мне в подарок, — она сжала её в руке, словно это было самое большое сокровище в её жизни. И так и было, ведь по ней она пролила столько слёз. — Я так радовалась. А потом… да… они сказали мне собрать вещи, самые любимые, у меня был чемодан и меня повезли в храм. Я думала это приключение.
И Шэйли не смогла больше сдерживать слёз, потому что Верон тоже плакал вместе с ней, крепко прижимая к себе. Каждое её слово было для него невыносимым. А она… как она могла забыть, как? И сейчас на неё навалился весь ужас, который она тогда испытала.
— А у меня всё забрали, — Шэйли говорила словно в горячке, как тогда вспоминая маму, которая шептала при смерти слова, полные страха и обреченной пустоты. — Всё-всё, а заколка запуталась в волосах, её не заметили. И я хранила её, я думала, что надо быть сильной, что нужно подождать и ты меня заберёшь…
— Прости, Шэлл, крошка моя, прости, — прошептал Верон.
— Я хранила её, а потом одна девочка увидела и сказала жрице. И она у меня её отняла, — Шэйли осознала это — какое же предательство! Зачем… зачем так с ней обошлись? — Почему? — спросила она, хотя вряд ли ответ успокоит сердце, готовое разорваться на части.
— Потому что вам нельзя иметь связь с домом, потому что храм ваш дом, а всё остальное не имеет значение, оно пустое, — ответил Верон через силу. — Я понял это слишком поздно. Если бы я осознал… впрочем…
Шэйли держалась за него и как же горько было от понимания, что всё могло быть иначе, почему она тогда не вспомнила? Почему не сказала “да”?
Она была бы с ним и не важно, какой он, это всё не имело бы никакого значения, потому что Иан был хорошим и она любила его, ей было с ним хорошо… но вот до этого конкретного момента, потому что Вер оказался для неё всем. От одного его прикосновения ей хотелось перестать дышать, хотелось быть с ним единым целым и чтобы он не отпускал её… что же она натворила?
Верон притянул её к себе.
— Тебе надо уйти, милая…
— Можно я останусь? — и это были такие низкие слова, произнесённые падшей женщиной, которая больше не сможет говорить о свете богини, потому что она отвернётся от неё, но она не хотела от него уходить, ей хотелось быть с ним рядом и пусть завтра она не проснётся, потому что богиня, которой она служила покорает её, Шэйли не пожалеет об этом.
— Шэлл, — с трудом прошептал Верон. А она потянулась и поцеловала его. — Моя девочка!
И она не знала, но ей было нужно сейчас быть смелой, тем более, раз падать дальше некуда, раз согрешила, то чего теперь горевать?
И в ней проснулась та маленькая девочка, которая была смелой и отважной, и Шэйли сейчас вспомнила её — всё это время девочка эта была расстроена и потеряна, а сейчас её нашли, сейчас ей дали то, чего она хотела, о чём мечтала. И даже самой большой ценой Шэйли хотела сохранить эту девочку внутри себя.
Утро наступило слишком быстро, несправедливо и болезненно. Открыв то, что скрыла от всех ночь. И наверное надо было бы испытать стыд, но Шэйли сопротивлялась.
Верон пошевелился, хотел встать, но она остановила его.
— Не надо, побудь так ещё немного, — голова её покоилась на его груди и слышала, как бьётся сердце. И она так делала прежде.
— Зачем? — спросил Верон. — Что ты делаешь, Шэлл?
— Я слушаю, как бьётся твоё сердце, — ответила она так же, как говорила в детстве. — Хочу запомнить как оно стучит, когда думает обо мне.
И он выдохнул тяжело, потом прижал её к себе так сильно, как мог, чтобы не навредить, не сделать больно, хотя ей хотелось большего, ей бы не стало больно, даже если бы он сдавил со всей силы.
