— Ступай к видии, — отвернувшись от дэйна, приказал жрец. — Пусть посмотрит…
Посмотрит…
…На следующее утро дэйн зашел в харчевню, тяжело опустился на скамью и устало потер ладонями лицо. Посмотрит… посмотрела. Видия смотрела долго, и к тому времени, когда увидела хоть что‑то, за окном уже занимался рассвет. Вот только увиденного она не раскрыла, а полыхнула таким жгучим огнем всевидящих глаз, что дэйн даже отпрянул.
— Я не буду помогать детоубийцам, — прошипела девушка. — Как ты посмел явиться?!
О боги! Да что же творится‑то вокруг? Все как с цепи сорвались, перестали подчиняться, перестали слушать, перестали понимать! Если бы дэйн мог, то давно впал бы в глухую ярость, но, лишенный этой, иногда, несомненно, полезной возможности, лишь устало удивлялся происходящему.
Ну и какой толк ему от того, что распоясавшаяся видия теперь сидит под замком? Сведения из нее можно вытянуть лишь под пытками, да вот незадача — пытать провидиц нельзя. Дэйны приносили клятву защищать их, и никогда, ни при каких обстоятельствах не причинять вред. Тупик.
Что ни говори, а это диковинное повеление богов про кольца и последний шанс… Мужчина вскинул голову. Кольцо. Он не видел его у Грехобора. Не проверил, даже не вспомнил, отвлекшись на вздорную стряпуху! Он, воин богов, просто забыл про это! Обведя взглядом трапезную и увидев мага, одиноко сидящего в углу, дэйн направился к нему. О, как он надеялся, что Грехобор не брал венчальное украшение!
— Кольцо, — он, не здороваясь, сел на скамью напротив того, кто когда‑то, очень давно, был его братом.
Ее рок — постоянно ошибаться в людях! Да что ж за несправедливость такая! Только понравится человек, только проникнешься к нему симпатией и — на тебе — у него уже приготовлена для тебя омерзительная гадость самого противного свойства!
Вчерашняя выходка Дэйна в очередной раз доказала, что Васька совершенно не разбирается в окружающих. Вот ни капельки. Эдак окажется, что жрец, с которым иногда говорит дэйн, и который так ее раздражает, на деле — добрейшей души человек, подбирает бездомных котят и выращивает орхидеи!
Р-р-р! Вчера она вернулась на кухню, кипя, словно скороварка. Очень хотелось найти у себя такую же форсунку для сброса пара и нажать на нее, оглашая округу яростным шипеньем и чувствуя, как давление ярости в мозгу стремительно спадает.
Но волшебной форсунки у Васьки не было, поэтому она кипела и, чтобы хоть как‑то выплеснуть злость, взялась наводить порядок. Свирепо гремела горшками и сковородками, шлепала мокрой тряпкой по всем поверхностям, драила пол с таким остервенением, словно хотела соскоблить верхний слой дерева с половиц. Ну и, конечно, за всем этим бурным припадком трудового энтузиазма, забыла про тушащийся на плите кэлахай и спалила его так, что одна сторона обуглилась до черноты. Твою ж мать! Ну как так можно?
А все потому, что дэйн ей нравился, более того… о-о-очень нравился. Он был такой мрачный, такой немногословный, такой загадочный, но при этом совершенно по-детски любил сладкое. Казался душкой… а оказался с душком.
— Тьфу. Мужики. Одна морока от вас, — бурчала Васька, выскабливая в ведро сгоревший кэлахай.
И тут дернули нечистыя заглянуть на кухню Багоя… Мало того заглянуть, так еще и недовольно проворчать что‑то о том, что они тут готовят для людей, а не для помойки.
Зря он это. Потому что следом за кэлахаем в мусор полетела сковорода, а Василиса, вооруженная грязной деревянной лопаткой прыгнула к корчмарю и зашипела, помахивая в такт словам своим, несомненно, грозным оружием:
— Вот скажи мне, Багой. Тебе заняться нечем? У тебя дел нет? Ты мне месяц обещаешь печь на улице поставить! Я у тебя две седмицы не могу пряностей допроситься! А где новые сковородки? Дымоход когда отремонтирован будет? Я когда готовлю, так либо дверь нараспашку открываю, либо окна! Я тут стряпать нанималась, а не угореть! А ступеньки в погреб, все прогнившие, ты чинить собираешься, или ждешь, пока я шею сломаю? А…
— Все, все, все… Я понял! — с этими словами харчевник испарился с кухни и даже дверь захлопнул.
Уф… Ну и девка. Прям ведьма какая‑то.
И ведь шел по делу! Ведь по делу шел! Взгреть ее хотел за то, что пускает в корчму всех кого ни поподя, да еще устраивает на постой. Бесплатно! В его комнатах! Сдурела она что ль?
Но после выступления стряпухи, корчмарь решил — ну его к лешему, пусть живет. Вроде постоялец не хлопотный. Да и не наест много. Эх. По миру пойдешь с этой дурковатой… Но как готовит! Готовит‑то как!
Васька же, выплеснув гнев на несчастного работодателя, подобрела. Ладно, чего уж там. Мужики. Что с них взять, кроме анализов? Хуже детей, ей-богу…
Вечером девушка заглянула к Зарии. Багой определил ту в первую комнату справа, рядом с комнатой Васьки, которую от щедрот своих (и с целью банально подлизаться) выдал стряпухе взамен убогой коморки под лестницей.
Чернушка сидела на краешке кровати и с удивлением рассматривала свои руки. Длинная челка, как обычно, занавешивала глаза.
— Не знаю, что теперь делать, — глухо сказала девушка, когда Василиса плюхнулась рядом с ней.
— Ну… сперва одеться по-людски. Отъесться. А там посмотрим, — стряпуха, не церемонясь, скинула лыковые башмаки и забралась на постель с ногами.
— Он же муж… — робко напомнила Зария, все еще оглядывая свои ладони.
— Вернуть его тебе, что ли?
Несчастная разведенка застыла, а потом испуганно замотала головой.
— Ну, так чего тогда? — Лиска вытянулась поверх одеяла, давая отдых уставшей за день спине, и зевнула.
— Я… просто… — ее собеседница не могла объяснить.
Да и как объяснишь этой странной, беспечной и сильной девушке, которая привыкла сама за себя отвечать, что ей — Зари — приказывали всю ее сознательную жизнь? Помыкали с рождения. А теперь, вдруг… делать это стало некому. И как ей жить? Она не умеет быть свободной! Не умеет принимать решения, настаивать, спорить… Она просто не сможет жить среди обычных людей. Ей этого не дано.
Каким‑то непостижимым образом Василиса все поняла. Все ее сомнения, все терзания и опасения. Просто она слишком хорошо помнила, как растерялась ее мамть после того, как от них ушел отец. Она зависела от него, и когда он исчез, оставив после себя лишь пустой шкаф, и эту пресловутую зависимость, начала пить. Он не был таким уж хорошим мужем или отцом, от его ухода мир не перевернулся, а вот, поди ж ты…
— Научишься, — отрезала Васька, закрывая глаза. Помолчала. И добавила: — А я с дэйном поругалась. Теперь ты его обслуживаешь. Уж извини. Но морду эту видеть больше не хочу.
