И самое дикое в этом было, что Маркус в тот момент пребывал в горячке. И не мог ни вздуть всех нас за недосмотр за наследником, ни успокоить сына. Вот и сейчас я заподозрила нечто подобное, учитывая взвинченное состояние мальчика не далее как вчера. Впрочем, можно было предположить, что с ребенка браслет стягивают насильно. В конце концов он единственный из имеющихся наследников Луны на данный момент.
— Я сын своей матери, — просто ответил Маркус. — И то, что испытывают настолько близкие мне люди, ощущаю без помех. Вас у меня всего двое. Сложно ошибиться.
Спорить не имело смысла. Из аудитории мы выскочили вдвоем, не заботясь о том, что можем внушить подозрения. Я не представляла, куда бежать. Но, очевидно, следовало разделиться. Я взяла Маркуса за рукав, чтобы предложить ему пойти направо, а самой уйти прочесывать методические кабинеты. Хотя это как искать иголку в стоге сена. Ничто не мешало Стефану прятаться в жилой зоне, подвалах или в саду.
Вместо того, чтобы обратить на меня внимание, оборотень завыл. Сначала негромко, однако вой этот с каждой секундой набирал обороты. Мысль, что он сейчас переполошит всю академию исчезла так же стремительно, как появилась. Альфа рода дер Варров взывал к тому, в ком текла его кровь, и всем остальным не имело смысла вмешиваться в дела семьи. Оставалось зябко поежиться и натянуть одеяло по самые уши. Далее я расслышала в этом зове не просто требование крови, но и безоговорочную власть родительского призыва.
Вероятно ли, что старейшины оказались в заблуждении и приняли ложь Элоизы за откровение… Или же она не лгала, и Стефан не примет этот зов, потому что он не относится к нему. С другой стороны, мальчик всегда инстинктивно тянулся к папе, не признаваясь себе в этом. Неужели это была лишь потребность в суровой отцовской любви, которая у оборотней выражена даже острее, чем у всех неволков?
На мой вопрос ответил он сам. Откуда из глубин учебного крыла раздалось поскуливание вперемешку с затравленным рычанием. Мальчик там. Каким-то образом я вбежала в аудиторию первой, обогнав Маркуса. Стефан сидел на подоконнике, сложив ноги на преподавательский стол. Журналы с табелями валялись на полу. Я невольно посочувствовала Винсенту: его связь с Ирмой, по-моему, оборачивалась для него лишь тем, что все существа мужского пола, от семидесяти до семисот, вольно или невольно делали ему пакости.
Запястье ребенка вокруг браслета покраснело от укусов. Амулет пережимал руку так, что местами впечатывался в кожу. Перочинный нож мой воспитанник вышвырнул далеко вперед, почти нам под ноги.
— Папа, я не собирался ничего с собой делать, я хотел убежать. Я не вру, — к манере Стефана всегда начинать разговор с отрицания своей вины, будь она настоящей или мнимой, я за много лет привыкла, а вот, когда он последний раз так обращался к Маркусу, вспомнить не смогла. — Я подслушивал. Прости! Я все-все слышал.
На моей памяти Стефан ни разу не заговаривал с отцом. Внимание Маркуса он воспринимал как должное. При подозрении на то, что тот им пренебрегает, впадал в болезненное состояние. Я даже думаю, что демарш, который он устроил на церемонии, был вызван не столько желанием выделиться и доказать другим воспитанникам, какой он сорви-голова, а тем, что курфюрст не предупредил никого из нас о своем появлении. Уже не знаю, почему они с Верноном решили до последнего держать его в тайне.
Наверное, в раннем детстве отношения с Маркусом не выходили за рамки обычных нежностей. Да-да, со своим младшим сыном, как жаловалась в переписке Элоиза, он показывал себя столь же твердым, как мятная пастила. Подозреваю, во многом из-за того, что мать недолюбливала чересчур слабенького мальчика. Или, может, тесты показывали в нем избыток нашего с ней Домаю, и она справедливо полагала, что Полная Луна не пойдет на пользу ребенку мужского пола, а заодно не укрепит его положение в Новолунном Доме.
И Маркус, судя по дорогущим игрушкам и по нескольким подаренным пони, оттягивался за обоих родителей сразу. В какой момент все изменилось? Элоиза вдруг стала жаловаться на сына больше обычного: на плохую кровь, на то, что у него особые потребности, которыми у дер Варров заниматься некому. Пыталась найти врачей, подобрать таблетки, консультировалась с моим отцом.
Как правило, такого рода проблемы не выносятся на широкое обсуждение. Но то, что в их доме произошли несколько безобразных сцен, не для кого не было секретом. Между супругами произошел серьезный разлад. И, по слухам, дер Варр жил какое-то время не дома. Возможно, Элоиза что-то говорила при детях или же Стефан стал свидетелем их ссоры… Легко обвинять почившую кузину, которая уже не сможет тебе ответить.
Все это кончилось тем, что, когда Маркус вернулся в семью, Стефан перестал с ним разговаривать. Совсем. А общение с матерью часто заканчивалось истериками. Она приезжала ко мне сюда и в слезах умоляла забрать ребенка. Упирала на то, что у меня есть опыт общения с «такими детьми», что я его тетя и сама сталкивалась с «проявлениями этой болезни».
И столько времени спустя вспоминать об этом тяжело. Что до Стефана, то постепенно он пришел к равновесию. Причем целых два раза — примерно год он привыкал к нам, а после того, как мать, две сестры и брат разбились в этом диковинном изобретении, автомобиле, — еще год учился жить с этим знанием. Со старшим, Энди, его связывали очень теплые отношения. Тот приезжал сюда на каникулы.
Однако постепенно от таблеток мы отказались. Правда, беседы и наводящие вопросы помогали лишь отчасти — он все лучше и лучше контролировал приступы паники, отчаяния или ярости и в то же время не давал помочь ему выйти за пределы той тюрьмы, в которой сам себя запер. Он всего лишь маленький ребенок. И я подозревала, что со смертью матери ключи от его камеры потеряны.
Поэтому, когда Стефан обратился к Маркусу, я списала это на шок, зато появилась небольшая надежда, что он пойдет на контакт. Волчонок меня не заметил. Настолько его вниманием завладел отец. Кажется, мальчик продолжал разговор, который ранее начал в своей голове.
Я тебя ненавижу, — жарко шептал Стефан, уставившись в окно. — Теперь все понятно. Почему ты не любил маму. Ты разлюбил ее, когда она тебя предала. Но зачем ты делал вид, что меня любишь? Чтобы никто не заподозрил. Всегда притворялся, ненавижу!
Он бросил рвать браслет, и теперь царапал оконную раму. От этого звука, и еще от того, что не была готова к этому разговору, меня затошнило. Как вести себя, чтобы не усугубить его состояние. Но тут заговорил Маркус: причем так спокойно, что мне самой захотелось развесить уши и раскачиваться на подоконнике рядом со Стефаном.
— В том, что ты случайно услышал, нет ни слова правды. Вернее, я не могу поручиться, что и кому рассказывала Элоиза. Она собиралась уходить, и это было ее окончательное решение, к которому она шла давно. Для этого твоя мама готовила почву. Потом договорилась с Яристом, что останется в замке бабушки и дедушки — ты почти их не помнишь, — чтобы обойтись без скандала. А потом только поставила меня перед фактом. Мы поругались. Сильно. Она взяла детей и уехала, чтобы дать мне время. Я больше не увидел их живыми, — его голос дрогнул. Та магическая уверенность, которая звучала вначале, разбилась, как только он заговорил о той страшной ночи. — Но даже в пылу ссоры я не собирался отказываться ни от кого из вас. Девочки хотели остаться с ней, пускай. Я бы забрал тебя и Энди… Это же кровь. Каждый оборотень слышит зов собственной крови. Не смей брать в голову этот бред!
Он ударил кулаком по столу, и тут же взъерошил волосы. Дурацкая привычка, сохранившаяся у него с юности.
— Почему я должен тебе верить? Старцы убеждены в своей правоте. Мама с трудом тебя выносила, каждая комната в доме была пропитана ее болью. Помню, что ей плохо и тесно… Я ее раздражал тем, что капризничал, много кричал. Не походил на нее и слишком мало на тебя — чтобы она могла показывать меня другим родственникам и гордиться. Я недостаточно сильно любил ее и не понимал, почему она считает тебя плохим. Она часто доставала газету, где ты на первой странице смеялся рядом с девушкой с большими красными губами. Но ты же не остался с ней, ты вернулся к нам.
