— Не покончил, — буркнул Оберон. — Его убили.
— Я уверен, что эта история с самоубийством была ради того, чтобы полностью его опорочить, — заявил Жоан. — У военных это не просто грех, а позор. Никто из тех, кто любил и уважал его, не поддержал бы Элизу.
— Подождите! — Анри вскинул руку, во второй держал бокал вина. Зельевар никогда не упускал случая как следует выпить и закусить, особенно за чужой счет. — То есть, мать Элизы из королевской семьи? Или Элиза не родная дочь? Воспитанница? Потому что сам-то генерал не королевских кровей, это точно.
Оберон снова уткнулся лицом в ладони. В ушах шумело, и понимал он теперь только одно: несмотря на то, что он спасал жизнь Элизы, несмотря на то, что они провели вместе ночь, она уйдет от него навсегда. Он терял ее — прямо сейчас, в эту минуту — и это было невыносимо.
Кто он такой вообще, Оберон Ренар? Сын уездного полицейского, который оказался запредельно талантлив в магии и охоте на порождения тьмы. Он заработал дворянский титул, он обеспечил и себя, и своих потомков, но он никогда не будет ровней девушке из королевской династии. Это невозможно. Как только Элиза узнает правду о себе, то оставит его.
Подобное притягивается к подобному. Королева Сандарона — а Оберон не сомневался в том, что Элиза станет королевой, от такой возможности никто в здравом уме не откажется — может лишь улыбнуться декану на каком-нибудь приеме, не больше. А он, дурак, станет потом вспоминать эту улыбку, и тьма в зеркалах рассыплется ядовитым смехом…
Это будет правильным, и Оберон знал, что никогда не станет осуждать Элизу за такой выбор. Да, он прикипел к ней всем сердцем, он полюбил ее так, как может полюбить одиночка, привыкший к своему одиночеству. Теперь придется ее потерять.
Должно быть, такова его судьба — хотя Оберон и не верил в судьбу. Когда-то она решила соединить их цепью, а потом разорвала эту цепь. Вот и все. Потом Элиза заключит какой-нибудь династический брак, да хоть бы и с принцем Жоаном, а Оберон женится, например, на бывшей студентке — просто потому, что устанет жить один. И все пойдет своим чередом — прилично, скучно, невыносимо больно.
Аверна дотронулась до локтя Оберона — он снова поднял голову и увидел, что она протягивает ему бокал вина и тарелку с мясным рулетом.
— Ты всегда говорил, что нельзя есть и волноваться, — понимающе сказала Аверна. — Давай, перекуси.
Оберон кивнул, поставил бокал на подоконник и, угрюмо посмотрев на рулет, произнес:
— Возможно, у Элизы есть какие-то права на престол. Перед смертью ее отец сказал, что знает правду. Может, это она и есть, эта правда. Элиза должна была занять место Эдварда.
Жоан снова принялся мерить кабинет быстрыми шагами. Анри посмотрел на него так, словно хотел посоветовать сесть и не раздражать, но промолчал. Он тоже волновался — Оберон видел, как Анри нервно покачивает ногой.
О чем он думал, интересно? Жалел, что не успел свести с Элизой более близкое знакомство? Не постарался вовремя завязать отношения потеснее?
Оберон невольно подумал, что выглядел продуманным наглецом, когда настойчиво делал Элизе предложение стать его женой. Возможно, узнав правду о себе, она решит, что он каким-то образом смог узнать обо всем раньше, и старательно суетился, чтобы потом стать принцем-консортом или даже королем.
— Сгибельник, — продолжал Оберон. — Артефакт у убийцы в поезде. Фил Два Стакана и Обер Оссе, которые не работают за большое человеческое спасибо. Сколько денег на это угрохано, вы представляете?
Аверна кивнула.
— Никак не меньше ста тысяч, — ответила она. — Скрутить крупного сгибельника — это минимум сорок тысяч. Такие деньги не тратят на пустяки.
— Но она сама не знала правду, — Оберон сердито опустил тарелку на подоконник, даже мысль о еде сейчас вызывала у него гнев. Да, надо же на что-то сердиться, не на Элизу ведь. — Поэтому на нее начали охоту только тогда, когда она выставила сластолист, а в дом вошел я. Потому что я докопался бы до правды… — он вздохнул и добавил: — Что, собственно, и произошло.
Некоторое время все молчали, потом Анри доел свою порцию рулета и сказал:
— У меня два вопроса в связи с этой историей. Даже, скорее, три. Первый — где бумаги, которые подтверждают права Элизы? Они должны быть, генерал не мог о них не знать, если говорил о правде. Второй — если их все-таки нет, то как доказать, что она королевской крови? Потому что истерический припадок его высочества Жоана… ну это не доказательство, простите, — Жоан угрюмо посмотрел на него, но Анри сделал вид, что не заметил этого взгляда исподлобья, и продолжал: — Просто балованный наглец, как и большинство принцев, для которых все кругом холопы. Да и пророчество может не иметь к Элизе отношения. Пророчества штука туманная, уж прости меня, Аверна, но это так. Любой крестьянин после бутылки манжуйской водки и не такого может напророчить. А после двух и валяется не хуже.
Аверна склонила голову к левому плечу и посмотрела на Анри так, словно настоятельно рекомендовала ему держать язык за зубами и не открывать рта. Оберон снова услышал рык леопарда.
— Никаких бумаг в ее доме не нашли, — ответил Оберон. — Ни люди из министерства магии, ни Фил Два Стакана. Как доказать ее происхождение, я не знаю.
— Зато я знаю! — подал голос Жоан. Все снова удивленно обернулись к нему, и принц многозначительно сообщил: — У нас есть такой способ, о нем особо не распространяются, и я попросил бы вас тоже не говорить о нем. Нужно взять кровь и добавить несколько капель в смесь кровохлеба и сандской соли. Если кровь владыческая, то смесь позеленеет. Если кровь обычная, то ничего не случится.
— Кровохлеб, — Анри защелкал пальцами, — это абаринское название гореедки? У меня есть!
Оберона окутало той липкой тоской, которая иногда появлялась на болотах, когда он долго преследовал какую-то тварь, убивал ее, а затем выходил к людям. Почему-то даже в сон потянуло.
«Все ты прекрасно понимаешь, — подумал он. — Сейчас выяснится, что Элиза принцесса, и ты ее потеряешь навсегда».
— Тогда давайте не тратить время даром, — сухо произнес Оберон и поднялся с подоконника. — Чем скорее это выяснится, тем лучше.
— …так какой же третий вопрос? Ты сказал, что у тебя их три.
— Что ты теперь будешь со всем этим делать?
Далекие голоса выплыли из глубин мрака и снова утонули в ней. Элиза потянулась было за ними, но потом поплыла туда, где возле кровати Оберона горела лампа, и за окнами была ночь — та самая, когда все началось, но луна еще не имела над Элизой власти.
Казалось, время тогда сделалось густым и неспешным, и каждая минута тянулась, словно мед. И мир тоже был другим, он вздрогнул и куда-то поплыл, накрывая Элизу томной слабостью — она поняла, что теперь сможет только таять, растворяясь в ритмичных движениях Оберона, которые сейчас наполняли ее неведомым доселе, тягучим удовольствием.
Это было настоящим волшебством. В ту ночь Оберон мог читать ее мысли и ловить малейшие оттенки чувств, зная, чего именно ей хочется. А потом реальность взорвалась, рассыпаясь горячими осколками, и Элиза обмякла на кровати, балансируя на грани обморока и чувствуя, как пульсирующие волны блаженства медленно растекаются по телу.
Это было счастьем. Это было…
— Так, готово, — ночь, лампа, воспоминания скользнули прочь, энергичный женский голос смел их. Госпожа Аверна, декан факультета предвидения — Элиза как-то слышала, как она распекала одного из нерадивых студентов, и ей понравился ее голос. Таким бы петь где-нибудь на юге, под бархатным низким небом. Почему она здесь? — Анри, неси свое зелье!
Значит, и Анри здесь. Значит, скоро все кончится, она придет в себя, и счастливая ночь осеннего полнолуния больше не будет иметь над ней власти.
— Вот, пожалуйста! — Анри говорил с непривычной серьезностью. Ни малейшего следа светской беспечности, лишь холодное спокойствие ученого.
Какое-то время было тихо, а затем Оберон произнес каким-то чужим, неживым голосом:
