на самом деле боялись.
Кучер время от времени сам останавливал карету, успокаивал лошадей и присматривался к почве у нас под ногами – искал заполненные пылью борозды дороги. Проверял, не ушли ли мы с неё ненароком. А я в то же время прислушивался к Твердыне и указывал кучеру направление. Тот кивал, припоминая карту дорог и развилок, и молча возвращался на козлы.
Сидя в экипаже и вглядываясь в ночь, я нервничал всё больше. Мы продвигались слишком медленно. Пыльный полог в небе, до этого чёрный, начинал сереть – а значит, приближался рассвет. Даже ветер стал немного тише, хотя холоднее. Такие пыльные бури всегда случались в преддверии смены сезонов.
Осень во Флуэне бывала относительно тёплой, но короткой и переходящей в зиму резко. До того как пустыня расползлась по этим землям, перемене сезона предшествовал обычный шторм. Дождь, и ветер, и иногда град. Потом теплело ненадолго, деревья за это время успевали сбросить листья, и вскоре приходили уже затяжные холода. Сейчас же вместо дождя и града, ветер приносил с собой пыль. Она лезла в глаза, и в лёгкие, и в наши дома. Напоминала нам о том, во что превратился Флуэн за последние годы.
Кучер в очередной раз остановил экипаж, мы вышли. И я, едва успев приложить руки к почве, почувствовал, что мы подъехали совсем близко к Эмили. Её хрупкое, продрогшее тело лежало в стороне от дороги. Хотя сила древа не позволяла видеть лица, не раскрывала имена, но отчего-то – я сам толком не мог понять отчего – мне было известно наверняка: в пустыне лежала именно Эмили.
– Останься здесь, – велел кучеру. – На пути будет несколько трещин. Экипаж лучше не уводить с дороги.
Я шёл быстро, но осторожно, внимательно проверяя почву под ногами и ища впереди очертания фигуры. Чем дальше я отходил от кареты, тем лучше становилась видимость. Ветер стихал, и поднятая в воздух пыль оседала на землю. Будто сама Твердыня хотела, чтобы я нашёл свою невесту. Наконец, засыпанное пылью тело Эмили показалось поодаль. Я бросился к ней, почти забывая об опасности спешки и едва обращая внимание на трещины под ногами.
:Эмили Мунтэ:
Холод, уже давно забравшийся под кожу, вздрогнул, словно в преддверии опасности, и забился ознобом. Моё тяжёлое и занемевшее тело кто-то приподнял с земли и прижал к чему-то тёплому.
Силясь не провалиться назад в тягучий и беспросветный сон, я собрала последние силы и приоткрыла веки. Надо мной нависало лицо лорда Грэмта. А по его щеками – о, невозможное! – текли настоящие слёзы. Камень разбился и плакал теперь над своими осколками.
Сквозь немоту и боль, я подняла руку и пальцами коснулась мокрой щеки.
– Вы больше не каменный, – прошептала, пытаясь утешить его и себя.
Откуда-то сбоку на лицо лорда Грэмта лёг красноватый и такой чуждый в этой серости свет. Алан и вслед за ним я повернулись туда, откуда пришло это чудо. На востоке сквозь оранжево-багровые тучи пробился единственный луч. Осветил нас и снова погас.
Я устало и радостно прикрыла глаза, наконец позволяя сну взять верх.
После – глубокая дремота сменилась забытьём, лишь изредка прерываясь короткими, но почти неосознанными пробуждениями. Мне то становилось холодно, то резко бросало в жар. Во сне я скидывала с себя одеяло, но чьи-то руки снова и снова поправляли его. Прикладывали холодный компресс ко лбу, обтирали покрытые испариной руки и ноги. Сколько длилось это беспамятство, сказать было трудно.
Во время одного из пробуждений я вдруг увидела перед собой лицо Лукреции и вскрикнула.
– Тиши-тише, – принялась успокаивать меня надзирательница, но я не слушала её и отползала назад, пытаясь отгородиться руками.
– Уходите! – закричала я.
Лукреция поначалу запротестовала, но вскоре сдалась и наконец вышла из комнаты.
После её ухода моё сознание утащило в забытьё, но при следующем пробуждении всё повторилось вновь. Лукреция сидела рядом с кроватью и отжимала компресс. Я выгнала её. Потом опять. Но она возвращалась снова и снова.
В одно из таких пробуждений, присмотревшись, я увидела, что черты лица ухаживающей за мной женщины не так уж и похожи на те, какими обладала Лукреция. Хотя строгость и сухость присутствовали, всё же было в них и нечто мягкое. Я прищурилась. Рядом с кроватью сидела не Лукреция, а Мариса Ротвер, моя несостоявшаяся камеристка.
– Где Кэт? – спросила я, наконец, осознавая, что всё это время бредила и только сейчас начала приходить в себя.
– Думаю, вам лучше осведомиться об этом у лорда Грэмта, – ответила Мариса. – Мне известно только, что госпожа Симас покинула Флуэн.
– Как покинула? – я попыталась привстать с кровати, но Мариса положила руку мне на плечо, не давая подняться.
– А что с Аланом? – перед мысленным взором возникло его лицо, мокрое от слёз. – Где он? – во мне начала подниматься паника. Будто если не увижу его сейчас, то случится непоправимое.
– Его светлость занят делами, но часто к вам заходит, – ответила госпожа Ротвер.
– Позовите его, – из-за длительного молчания мой голос болезненно хрипел.
– Насколько мне известно, Его светлость ещё утром уехал в крестьянские угодья. Но я обязательно передам, что вы приходили в себя и хотели его видеть.
И всё-таки многое в этой Марисе напоминало мне Лукрецию. Я неприязненно поморщилась и отвернулась, прикрывая глаза и позволяя себе снова заснуть. Мне хотелось как можно быстрее пойти на поправку.
Раз от раза пробуждения становились более частыми и долгими. Во время каждого из них я спрашивала про Алана и во время каждого слышала, что он недавно заходил, но именно сейчас занят чем-то неотложным. Это злило и пугало одновременно.
Дождавшись, когда у меня наконец появятся силы подняться с постели, я сразу же потребовала собрать меня к ужину.
– Вам ещё рано выходить из комнаты, – упиралась Мариса.
– Мне виднее, когда рано, а когда нет, – огрызнулась я. – Сегодня я буду ужинать в столовой. И передайте лорду Грэмту, что он пожалеет, если туда не придёт.
Вопреки моим опасениям, Алан всё-таки появился на ужине. Но вёл он себя крайне странно. Спросил о моём самочувствии и без дальнейших расспросов или рассказов приступил к еде.
– Я хотела бы знать, что приключилось с Кэт, – не дала ему отгородиться от меня молчанием.
Он вздохнул.
– Боюсь, вам придётся подыскать
