Ознакомительная версия.
Какими ничтожными были эти попытки казаться уверенной! Она могла притворяться сколько угодно, но ее сердце все равно стучало так громко, что Стефан едва мог расслышать свое.
– Ты приехал издалека? – Ирина прижалась горячей щекой в его руке.
Стефан закрыл глаза. Каждая его клеточка ощущала, как внутри Ирины перетекал, нагревая кожу, ее сок. Он мог бы попробовать его еще на вокзале, даже не касаясь этой куколки: просто вобрать своим телом немного ее тепла, словно сделать глоток с помощью невидимой соломинки, протянутой от него к ней. Эффект, правда, получился бы слабый – как человеку съесть дольку яблока на голодный желудок. Зато сейчас, когда Ирина обжигающе прижалась щекой к его руке, порция тепла сошла бы за аперитив. Но это не сравнить с тем блаженством, которое он может получить прямо теперь, в любой момент, стоит лишь коснуться ее кожи губами или кончиками пальцев – поэтому промедление такое сладкое… Нет, он слишком долго ждал, чтобы продолжать игру.
– Я отвечу тебе. На ушко…
Ирина послушно повернула голову, и луна высветила мягкую ямку над ключицей. Стефан провел по ямке кончиком языка, затем нежно укусил девушку за мочку уха. Его пальцы стянули с плеча шлейку ее сарафана и уже ласкали маленькую упругую грудь. Ирина улыбнулась и откинулась на спинку сиденья. Стефану не нравились женщины, просто ждущие, пока ими овладеют, но сейчас он был готов стерпеть и это. Пусть лежит и не дергается – не мешает ему. Наслаждение начнется после, а пока – просто удовлетворение самой важной его потребности, которая не имела ничего общего с плотской любовью, хотя и была крепко с ней связана.
Продолжая играть языком и зубами с мочкой ее уха, он выудил руку из декольте и заскользил ладонью вниз по телу девушки, дразня и обещая. Ирина была готова подарить ему много своего тепла: ее кружевные трусики промокли насквозь. Не прерывая своей игры, Стефан нажал на рычаг, и спинка кресла, на котором сидела девушка, опустилась. Стефан переместился так, чтобы его бедра оказались между ног Ирины, затем задрал ее юбку и расстегнул ширинку на своих брюках. Сердце Стефана билось быстро и громко, жар обжигал десны и губы. Он провел по губам кончиком языка. Сейчас ничто не могло бы его остановить.
Ничто, кроме пронзительного женского вопля.
Стефан гневно проследил, куда с расширенными от страха глазами смотрела Ирина. Перед капотом, почти сливаясь с ночным пейзажем, стояла высокая брюнетка. Слабый свет фар падал на ее старинное блекло-голубое платье. Она стояла неподвижно, как манекен, даже ее глаза казались стеклянными.
Застегивая на ходу ширинку, Стефан вышел из машины и хлопнул дверью.
– В моем случае это была карета, – сказала Мария, выдерживая его тяжелый взгляд.
– Ревнуешь?
Мария нежно улыбнулась.
– А разве друзья ревнуют?
– Мне нужно закончить, – процедил Стефан.
Злость разрывала его на части, холод внутри не давал сконцентрироваться. Контролировать себя было предельно тяжело, но он все же сумел взять себя в руки.
Мария чуть склонила голову набок.
– Мне подождать?
Стефан обернулся. Ирина сидела в том же положении, что и минуту назад. Какое теперь удовольствие могло доставить ее тепло? Подогретые помои…
– Нет – останься, – сухо ответил Стефан.
Он помог Ирине выйти из машины. Девушка обтянула короткую юбку и сделала неуверенный шаг, каблуки завязли в песке.
– Свидание переносится, моя дорогая, – Стефан сжал ее плечи и заглянул в глаза, густо карие, чуть влажные после недавнего шока. – Мне нужно срочно вернуть сестру в больницу. Ту, что на выезде из города, понимаешь?
Мария хохотнула. На выезде находилась только одна больница – для умалишенных.
Помедлив, Ирина кивнула. Стефан легонько подтолкнул ее, и девушка, не оборачиваясь, поплелась по обочине в сторону города. Стефан подождал, пока Ирина скроется за поворотом, и схватил Марию за локоть.
– У тебя должна быть веская причина! – сквозь зубы произнес он.
Мария даже не пыталась вырваться. Она подождала, пока Стефан ослабит хватку, и только после этого произнесла:
– Влада видела могилы.
Стефан отпустил ее локоть. Это сообщение не застало его врасплох. В Старых Прудах о смерти Аркаевых-младших знала каждая собака, так что осведомленность Влады оставалась лишь делом времени. Стефана беспокоило другое: он только что впервые услышал ее имя из уст семаргла – такого же монстра, как он сам, и в сердце неприятно кольнуло. Так дает о себе знать плохое предчувствие – или страх. Три часа назад Стефану пришлось покинуть Владу, фотографирующую окрестности, и сделать это оказалось непросто. Он оставлял беспомощное хрупкое создание без наблюдения, прекрасно понимая, что любой охранник, за исключением его самого, будет представлять для Влады еще большую опасность.
– Откуда ты знаешь, что она делала? – спросил Стефан. В его зрачках блеснул холодный лунный свет. – Следила за ней?
– Обычная подстраховка, – ответила Мария, поправляя примятые кружева.
Стефан отступил на шаг и прижал к губам сцепленные в замок пальцы.
– В мое отсутствие рядом с Владой не должен находиться никто из семарглов.
– Но…
– Даже ты! – в его голосе было столько стали, что Мария не осмелилась возразить. – Никто из тех, кого интересует ее тепло!
Он снова провел языком по губам. Даже мысль о человеческом тепле будоражила его. Отвратительное, все нарастающее чувство холода. Оно исходило из самого сердца. Тем нестерпимее был жар на губах и кончиках пальцев.
Мария закусила губу.
– Я видела на окраине женщину. Она не так красива, как сбежавшая нимфетка, но в твоем положении, кажется, внешность – уже не главное…
– Я сам разберусь со своей проблемой, – ответил Стефан. – Просто верни машину в Огневку.
– А ты?
– А я – своим ходом.
Он развернулся и пошел по направлению к Белой даче.
Влада отчетливо помнила последние секунды перед тем, как родители сообщили ей о разводе. Детская память словно сделала прощальный снимок: папа стоит посреди комнаты, рука за руку, синие глаза задумчивы и печальны. Рядом – мама, потухшая, неживая, смотрит в пол. В комнате царит полумрак, оранжевый свет настольной лампы отражается в дверце секции и хрустальных рожках люстры. Над родителями нависают большие, на полстены, тени.
Следующее воспоминание – она лежит на кровати, глубокая ночь. По квартире раздаются шаги, хлопают дверцы шкафчиков. Когда звуки на время замолкают, наступает такая оглушительная тишина, что, кажется, лопнут барабанные перепонки.
Наутро папа ушел, а мама закрылась в комнате с зашторенными окнами и не выходила оттуда почти три недели. Она лежала на кровати, тихо, неподвижно, никого к себе не подпуская. Ей было плохо настолько, что известие об отлете папы в Америку ничего не изменило.
Ознакомительная версия.
