«…займитесь роденцем — к ее следующему визиту он должен быть согласен на все». Поразительно, но я не думала о его ярости, о той злобе, с которой мужчина накинулся на меня. Я его понимала! Где-то на подсознательном уровне, сама еще толком не осознавая почему. Понимала и оправдывала.
Сейчас, когда ослепляющая разум боль окончательно отступила, мне вдруг стало плохо. Заболела душа, словно сумасшедшее забилось сердце. Мой следующий визит будет уже завтра. А это означает…
Это означает, что я сейчас иду в какую-то комнату, где будет удобная кровать, еда, возможность привести себя в порядок, отдохнуть перед завтрашним днем. У меня гарантированно будет сытный ужин, расслабляющий сон и все условия для душевного спокойствия и комфорта. А у него? Что будет у него в этот промежуток времени до нашей завтрашней встречи? Что будет с… ним?
«Объект…»
Так не говорят о ком-то живом, разумном, достойном понимания и сочувствия. Жалости, в конце концов…
Едва дверь за проводившим меня до места военным закрылась, как я, инстинктивно сообразив, какая дверь нужная, кинулась к унитазу. Еле успела склониться над ним, как желудок скрутило сухим спазмом. Пищи в нем не было, предшествовавшая сегодняшним событиям тревога не способствовала аппетиту. Но я давилась собственной желчью, изнемогая от желания хоть в такой форме избавиться от скопившегося внутри омерзения. Отвращения к себе подобным.
«Как можно проявлять подобную жестокость? Такую бессмысленную глупость? Такую отвратительную узость мироощущения, такую… ущербность?!»
О том, что он сейчас там один, беззащитный и лишенный любого шанса попросить о помощи, думать не могла. Просто отчетливо понимала: не выдержу! Сойду с ума, только попытавшись представить, что он может чувствовать, какое глубокое отчаяние испытывать. На еду не могла смотреть, сил вымыться тоже не было. Стоило мучительным спазмам прекратиться, как с ощущением полного бессилия я с трудом доковыляла до кровати. Тяжело упала поверх типового покрывала, даже не помышляя о том, чтобы разобрать постель. Сжавшись в комочек, закрыла глаза и заплакала. От сочувствия, от понимания, что ничем не могу ему помочь, от надежды, что поняла все неверно… Что ошибаюсь…
Мне казалось, что я не смогу уснуть. Что голову просто разорвет от наполнивших сознание образов. От ужасного понимания — сегодня моя жизнь перевернулась. И уже никогда она не будет прежней. Я не смогу забыть об этой кошмарной и совершенно неоправданной жестокости.
Мне казалось… Сама не заметив как, я провалилась в сон.
Разбудил меня сигнал устройства внутренней связи. Спросонок не сразу сообразив, где нахожусь, нажала на прикроватной панели кнопку активации связи. Комнату наполнил звук так хорошо запомнившегося мне по вчерашнему дню голоса.
— Мария Григорьевна? Связался с вами, чтобы предупредить: работа с объектом начнется через два часа. К этому времени вы должны быть готовы, — голос вчерашнего инструктора звучал все так же сдержанно и безэмоционально.
Это очевидное и какое-то будничное спокойствие повлияло на меня успокаивающе, заставив усомниться во всех ужасах, придуманных накануне.
— Хорошо, — понимающе отозвалась я.
Мужчина отключился, а я, с трудом разминая занемевшее от сна в неудобной позе тело, поднялась с кровати. Даже не разделась вчера!
Спешно стягивая с себя местную форму, устремилась в душ. Надо успеть прийти в себя (ощущение «помятости» не исчезало), поесть (голод ощутимо давал о себе знать) и собраться с мыслями. День обещал быть непростым!
«Надо собраться!» — требовала я от себя, направляясь к выходу из своей комнаты, когда прибыл военный, чтобы проводить меня к месту сбора.
И снова — «укомплектовка» меня, повторный инструктаж, вооруженная охрана. Впрочем, отличие от вчерашнего дня все же было.
— Мария Григорьевна, напоминаю вам: мы находимся на режимном объекте. Здесь действуют свои особые правила и реализуются совершенно разные задачи. Не вам судить о них. А так же о методах их реализации. Вы же должны заниматься исключительно своей работой: ваша задача — переводить. И все! Ничто другое вас не касается.
В животе похолодело… Я не ошиблась: это место было жуткой камерой пыток. Сегодня я уже не воображала себе неведомого, укрытого от всех монстра. Потому что монстры окружали меня.
Поле, окружавшее капсулу, опять отключили, чудовищно прочную дверь открыли, пропуская меня вперед. Все повторилось до мелочей. Военные расступились вдоль входа, я шагнула внутрь и увидела роденца. Он снова сидел, уронив голову на колени. Все, как и вчера.
Вот только сегодня все было совсем иначе!
С первого взгляда я отметила, что его смуглая кожа за прошедшие часы словно побледнела, вид был усталым, даже изможденным. На наше появление и вспыхнувший свет мужчина не отреагировал. Присмотревшись, поняла, что сегодня он без футболки. Плечи и видимая мне часть спины были покрыты ссадинами и гематомами. На полу капсулы поблескивали лужи воды.
Все было очевидным.
— Мария, скажите ему, что если он не намерен сотрудничать — мы заставим его, — прозвучал безликий голос ретранслятора.
Справилась с задачей перевода этого ультиматума с трудом: дыхание сбивалось и губы дрожали. Сегодня я не испытывала страха — только безграничный ужас. И совсем не инопланетянин был тому причиной.
На мои слова роденец не отреагировал. Я повторила их снова, пытаясь хотя бы интонациями передать мольбу. Отчаянно хотелось, чтобы он согласился. И все эти ужасы прекратились. Морально мне было очень тяжело: я тоже участвовала в происходящем. Чувство вины и стыда зашкаливало.
— Пожалуйста, согласитесь! — добавила я от себя. И для надежности, до конца не уверенная, что с его точки зрения изъясняюсь понятно, повторила просьбу еще дважды.
Мужчина вздрогнул и поднял голову, уставившись на меня… совершенно черными глазами. Это единственное движение, которое он сделал с момента нашего появления, поведало мне о многом. Он очень медленно и с трудом действовал шеей. Губы были разбиты, о вчерашнем серебре взгляда ничто не напоминало. Он выглядел измученным и избитым.
— Я сказал, что вам нельзя приходить. Вы не понимаете, что делаете. Уйдите! — с трудом разлепив спекшиеся губы, едва слышно отозвался он.
— Что он говорит? — тут же вмешался военный.
— Опять настаивает на моем уходе, — тоскливо призналась я. — Говорит, что мне нельзя тут находиться.
— Почему? — даже в безликом звучании ретранслятора я почувствовала ярость, снедавшую военного.
