Зажав телефон между ухом и плечом, она смотрела на часы. Люминесцентный циферблат показывал десять минут одиннадцатого.
— Что за пакет доставляют так поздно вечером? — громко спросила она.
— Вас не должно это интересовать. Только распишитесь за получение, заприте пакет и идите домой. Это — все, что мне нужно.
— Конечно, профессор, но что…
— Только распишитесь, заприте, и забудьте об этом, Джессика. — Последовала пауза, гнетущая тишина. — Я не вижу никакой причины рассказывать об этом кому-либо. Это личное. Не относящееся к университетской работе.
Она пораженно моргнула; профессор никогда ранее не разговаривал с ней таким тоном. Резкие короткие фразы, он говорил, как параноик.
— Я понимаю. Я позабочусь об этом. Вы только отдыхайте, профессор. Не волнуетесь ни о чем, — успокоила она торопливо, решив, что обезболивающие препараты, которые он принял, сделали его забавным, беднягу. Она когда-то принимала тайленол [2] с кодеином, который сделал ее беспокойной, несдержанной и раздражительной на все время применения. Можно с уверенностью сказать, что с многократными переломами ему дали что-то посильнее, чем тайленол.
Теперь, стоя под тихо гудящими флуоресцентными светильниками в университетской прихожей, она терла глаза и постоянно зевала. Она была истощена. Она встала в пятнадцать минут седьмого, чтобы успеть к занятиям в семь двадцать, а к тому времени, когда она вернется домой сегодня вечером — или точнее утром — и сможет лечь в кровать, начнется другой двадцатичасовой день. Снова.
Поворачивая ключ в замке, она открыла дверь офиса, повозилась в поисках выключателя света и щелкнула им. Она вдохнула присущий кабинету профессора запах, смакуя академическую смесь книг и кожи, прекрасной древесной полировки и острого аромата его любимого трубочного табака. Она планировала когда-нибудь иметь собственный офис, очень похожий на этот.
Просторная комната имела встроенные книжные шкафы от пола до потолка и высокие окна, так что в течение дня солнце освещало искусно сотканный старинный коврик красновато-коричневого цвета вина и янтаря. Мебель из тика и красного дерева была мужской: величественный стол; роскошный кожаный честерфилдский диван оттенка кофейных бобов; в тон им подобраны стулья. За стеклом хранились различные сувениры и дорогостоящие, точные копии различных предметов. Копия лампы от Тиффани украшала его стол. Только компьютер с двадцатиоднодюймовым плоским экраном противоречил выбранному стилю оформления. Уберите его — и кабинет можно было бы спутать с библиотекой поместья англичанина девятнадцатого столетия.
— Сюда, — указала она курьерам.
Пакет оказался не тем, что она ожидала увидеть. Со слов профессора она вообразила большой конверт, возможно, маленький пакет.
Но «пакет» оказался большим ящиком. Он был высокий, широкий, что-то размером с саркофаг, и его нелегко было пронести по университетским коридорам.
— Осторожнее. Наклоните! Наклоните! Ой! Вы прижмете мне палец. Отодвиньте и наклоните!
— Простите, — пробормотал он. И дальше под нос. — Проклятье, какая громоздкая вещь. Зал тоже чертовски узкий.
— Вы почти дошли, — сказала Джесси услужливо, — еще чуть-чуть.
Действительно, спустя мгновение они аккуратно спустили продолговатый ящик с плеч на коврик.
— Профессор сказал, что я должна что-то подписать, — поторапливала она их. Ее ждал полный работы и занятий день завтра… уже сегодня.
— Леди, мы нуждаемся не только в этом. Необходимо снять упаковку, провести проверку.
— Проверку? — отозвалась она эхом. — Что это значит?
— Предмет этот стоит охрененных бабок и застрахован грузоотправителем, поэтому необходимо провести визуальную проверку. Видите? Прямо здесь об этом сказано. — Более крепкий из этих двух обратился к ней. — Не имеет значения, кто сделает это, леди, пока чья-то подпись не стоит на моих документах.
Необходимость визуальной проверки для передачи прав была отпечатана красным поперек сопроводительной накладной, в соответствии с двумя страницами условий и определений, детализирующих права грузоотправителя и покупателя, написанных педантичным, надутым юридическим жаргоном.
Она вздохнула, откинув рукой короткие темные завитки. Профессор просил не делать этого. Он сказал, что это личное.
— А если я не позволю вам открыть и осмотреть это?
— Будет произведен возврат, леди. И позвольте мне сказать вам, грузоотправитель возьмет с вас большой штраф.
— Да, — сказал другой мужчина, — вещь стоит застраховать. Возвращается ваш профессор и платит второй раз. Я держу пари, что он не будет в восторге.
Они уставились на нее, бросая вызов пристальными взглядами, им явно не хотелось снова возвращаться через узкий зал с громоздкой коробкой на плечах. Они даже не обратили внимания на ее грудь, как это часто делают мужчины, особенно при первой встрече, это сказало ей, как серьезно они относились к своей работе.
Она взглянула на телефон.
Посмотрела на свои часы.
Она не знала номера палаты профессора и подозревала, что если она позвонит на главный стол, ей никто не позовет его в этот час. Хотя он и настаивал, чтобы не был сильно травмирован, она знала, что доктора не держали бы его, если бы он не был серьезно ранен. Больницы сейчас выписывают людей как можно скорее после приема.
Профессор будет больше расстроен, если она откроет это — или если она откажется от доставки, и повторная доставка влетит ему в копеечку?
Она вздохнула снова, чувствуя, что проклянет себя, если сделает и если не сделает этого.
— Прекрасно. Давайте сделаем это. Открывайте.
Двадцать минут спустя люди из доставки, обеспеченные ее устало набросанной подписью, ушли, забрав с собой остатки упаковки.
И теперь она стояла, с любопытством уставившись на вещь. В конце концов, это не было саркофагом. Фактически большую часть занимала упаковка.
Глубоко внутри под несчетным количеством слоев обертки они раскопали зеркало, и под ее руководством тщательно закрепили его напротив восточной стены книжных полок.
Выше ее более чем на фут, декоративное зеркало мерцало золотом. В дюйме от края границы были вырезаны символы, их форма обладала однородностью и единством, что подразумевало систему письма. Она прищурила глаза, исследуя гравюры, но лингвистика не была ее специальностью, и она не могла разобрать символы без помощи книг и пособий, но могла точно сказать, что это письмо, слово или иероглиф.
Серебристое стекло обрамляла безвкусная позолоченная рамка, внешние края зеркала были испорчены неравномерными черными пятнами неопределенного вида, но кроме этого само стекло было поразительно чистым. Она подозревала, что оно было разбито и заменено в какой-то момент и, в конечном счете, окажется на столетия моложе, чем рамка. Никакие старинные зеркала не обладали такой ясностью. Хотя самые ранние искусственные зеркала, обнаруженные археологами датировались 6200 до н. э., они были сделаны из отполированного обсидиана, не стекла. Первые стеклянные зеркала существенного размера, примерно три на пять футов, были изготовлены в 1680-ых годах итальянским мастером Бернардом Перрото для Зала Зеркал в Версале по заказу экстравагантного Короля-Солнце, Людовика XIV. Полностью стеклянным зеркалам такого размера, как то, что стояло перед ней — шесть с половиной футов внушительной высоты — было самое большее несколько сотен лет.
