— Этого не может быть, — прошептал он, пронизывая ее взглядом, сминая, препарируя, проникая внутрь. Он заставил ее почувствовать себя перед ним абсолютно голой.
— Лили, — его рука коснулась ее щеки, и по телу побежало тепло. Совсем другого рода, нежели с Синглафом, но в нем было столько нежности и печали, сколько ни в одном другом прикосновении. Икатан осмелилась и пустила его в свою душу, позволила войти.
Воспоминания гигантской волной накрыли ее с головой. Там было все: и рождения, и смерти, и боль, и счастье, и муки, и жертва. И ответы. На все мучившие ее вопросы. И на самый главный вопрос из всех: «кто я?»
— Лили, — вновь повторил он, и его пальцы на ее щеке задрожали.
— Ник, — прошептала она, узнавая. — Ник, — ей хотелось повторять его имя до бесконечности, словно ее губы соскучились по этим звукам, словно сердце боялось вновь забыть его. Она знала, что даже от его прикосновения не должна была вспомнить. Это означало лишь одно: что ее нельзя было исправить. Она и в своем невероятном воскрешении сумела стать ошибкой.
— Но как? — его пальцы убрали прядь волос с ее лица и заложили за ухо. — Я видел, как ты растворилась в коконе со смертельной раной. Ты помнишь?
— Да, — выдохнула Лили. Она помнила. Она помнила все, хотя и не должна была. Начиная со своих земных жизней и заканчивая историей их катастрофы, пытаясь избежать которой, она вернула время вспять и пожертвовала собой. Она помнила все, вплоть до последнего сантиметра стали, входящей в ее живот. И то, как недоуменно и почти холодно смотрел на нее Ник, который ее не знал. Ник же, стоящий перед ней сейчас, едва ли выглядел безразличным.
— Но как? — запинаясь, спросила она. — Ты разве знаешь, кто я?
— Меня нельзя вытеснить из времени, в котором я был. — Мрачно ответил он. — С течением времени память другой ветви вплетается в текущую.
— И сколько прошло времени? — с замиранием сердца спросила Лили. — Что сейчас происходит там?
— Ты служишь на кухне, — криво усмехнулся он, и Лили потухла. — По-моему, очень мило, — оскалился он, а Лили вдруг почувствовала себя не в состоянии больше смотреть ему в глаза.
— Хочешь, заключим с тобой сделку? Ты ведь их любишь? — его глаза заискрились. — Пусть у меня нет теперь Рамуэля, но я найду для тебя что-нибудь интересное. — Он снова был прежним: подлым, жестоким, чужим, нежность ей или пригрезилась или исчезла бесследно. Боль кислотой разъедала душу теперь, когда она помнила.
Она не может и не должна никому говорить о том, что с ней снова случилась ошибка. Ей нужно вернуться на небеса, к Синглафу. Он обещал, что с ней будет все хорошо, а значит, так и будет. Он никогда не станет играться с ней и использовать, как Ник. Никогда не позволит себе поглумиться. И у него никогда не будет этих безумно красивых разноцветных глаз, глядящих в самую суть души.
— Может, желание? У тебя все еще есть желания? — тем временем продолжал он.
— Нет, — Лили покачала головой. — И у меня другое имя.
— Что-нибудь труднопроизносимое? — съязвил он.
— Только для вашего рода. — Ответила она, как учил Синглаф.
— Узнаю учителя, — мрачно изрек Аба.
— Мне пора.
— Я могу и не отпустить тебя, — ядовито произнес он.
— Не думаю, что тебе нужно здесь полчище светлейших, — ответила Икатан, блефуя, хотя прекрасно понимала, что никто из них не спустится так глубоко. А сил света божия будет недостаточно.
— Уходи, — бросил он. И как только из его голоса исчез яд, Икатан показалось, что в нем скользнула боль.
Она двинулась от него прочь, чтобы покинуть комнату, и затем разобраться со всем остальным, но ноги сами остановились у порога.
— Ты ведь не выполнишь его указ, верно? — спросила она с надеждой.
— С какой стати мне его выполнять, — отозвался он. — И с какой тебя это волнует?
— Они ведь не вынесут этого, души.
Их взгляды вновь встретились на мгновение, и снова ей показалось, что перед ней стоит тот самый любящий мужчина, который знал и понимал в ней все. Затем он кивнул, указывая ей на дверь, и на этот раз Икатан шагнула.
Она вернулась и не вернулась одновременно. Больше не было счастливой светлой Икатан, умевшей дарить радость. Что-то сломалось внутри. Братья приветствовали ее возвращение, Синглаф был более сдержан, потому что знал, что ее путешествие не могло пройти бесследно. И лишь когда она начала подолгу исчезать на земле, все они заподозрили неладное. Все чаще в их фразах звучало слово «яд» и «отравлена». Она могла согласиться с ними: в чем-то они даже были правы.
В ее любимом городе была поздняя осень. Икатан вновь пришла на угол к аптеке и попыталась отыскать глазами старушку-попрошайку, но то ли из-за холодов, то ли еще по какой-то более грустной причине, ее больше не было на месте. И сама ступенька у колонны показалась Икатан осиротевшей без худенькой сгорбленной фигурки. Девушка попыталась отогнать прочь печальные мысли и поглядела на остановившегося рядом с ней подростка. Он не замечал ее, отбивая ногой ритм в такт музыке в наушниках. Волосы на его голове были небрежно растрепаны, куртка потерта и не подрублена. Всем своим видом он выражал протест миру, но лицо его все еще хранило невинное детское выражение вопреки всем протестам. Икатан потянулась к нему своей любовью, и вдруг увидела его одновременно выросшим, парнем с небритой двухдневной щетиной, затем мужчиной с мешками под глазами и легким похмельем, а потом и вовсе стариком с обвисшей кожей и горбатой спиной. И все это за какую-то секунду. Икатан отшатнулась от него, а он все также стоял, отбивая такт.
Она больше не могла видеть в них лучшее? Ей так нравилось смотреть за ними, неужели она больше и этого не могла? Теперь Икатан видела их другими, видела их во все времена одновременно, словно сразу наблюдала рождение и смерть. И это было невыносимо больно. Будто знать, что все рожденное — прах, а значит, нет в нем никакого смысла. Все больше слова об отравлении приходили ей на ум — быть может, братья совсем не далеки были от истины, несмотря на то, что во время ее визита в ад произошло куда большее, чем они думали.
Морщинистая рука потянула ее за рукав пальто, и Икатан улыбнулась, обернувшись и узнавая — перед ней была та самая старушка, которую она провожала в прошлый раз в аптеку.
— Здравствуйте, бабушка, — приветливо заговорила Икатан, радуясь тому, что в этом человеке ей уже нечему было огорчаться, она и так приближалась к окончанию своего жизненного пути.
— Здравствуй, деточка, — ответила старуха, и в глазах ее не мелькнуло никакого узнавания.
