«Неужели я бы тебе не сказала, если бы они мне действительно понравились?»
— Я подумаю о выборе, — дипломатично вывернулась я. — Это ведь первая комната, куда я зашла.
Похоже, мой ответ его удовлетворил. Его потное портновское величество отошел от двери, и я смогла отправиться дальше.
Две следующие комнаты оказались немногим лучше. Я выбрала себе розовое платье, вполне подходящее для пятничного пикника, где я еще могу выглядеть живым десертом. Но платья для Самого Важного Вечера Своей Жизни я там не нашла.
— Талия! — прошипела госпожа Брук, когда мы выходили из третьей комнаты. — Если бы вы не ограничивались беглым, поверхностным взглядом...
— Скажите лучше, если бы они не были такими ужасными и отвратительными!
Мне было грустно и противно. Госпоже Брук этого не понять. В молодости она могла ходить по портновским заведениям и выбирать себе платья. Могла и сама сшить, если бы захотела. Мне такая свобода недоступна, как недоступна жизнь нормальных людей. И пусть я буду ненормальной, но в красивом зеленом платье без разных там финтифлюшек.
— Вот вам и зеленое платье, — сказала госпожа Брук, когда мы зашли в четвертую комнату.
Я сверкнула на нее глазами. Столько кружев, что они лезут мне на нос.
— Миленькое платье для... моей бабушки.
— А нельзя было бы снять эти кружева? — спросила портного госпожа Брук.
— И можно сшить платье не столь отвратительное, как это? — добавила я.
— Талия!
— Я говорю чистейшую правду.
— Pardonezmoi(простите-фр.), — сказал портной. — Платье. Я его переделаю.
— Non, merci(нет уж спасибо-фр.), — ответила я и выскочила из комнаты.
В следующей комнате мой взгляд привлекло бархатное бледно-сиреневое платье с сердцевидным вырезом. Я потрогала мягкую ткань.
— Правда, красивое? — спросила госпожа Брук.
Я тут же отдернула руку. Я по горло сыта госпожой Брук, платьями и своей жизнью. Наверняка и гувернантка терпеть меня не может. В этот момент даже общество Мальволии показалось мне приятнее, чем вечное сопровождение госпожи Брук.
— У вас есть что-нибудь получше?
— Талия, вы ужасно себя ведете.
— Просто я люблю говорить правду. И еще хочу, чтобы вы не забывали: вы находитесь на службе у моего отца.
— Это я помню. Только сознание долга меня и удерживает, ибо мне стыдно находиться в обществе дочери этого великого человека, которая ведет себя как дерзкая уличная девчонка.
Все это было сказано с улыбкой. Портной тоже глупо улыбался и кивал. Я повернулась к нему:
— Скажите, у вас есть платья, от которых у меня не возникнет позывов на рвоту?
Иностранец продолжал улыбаться и кивать.
— Он не говорит по-английски, — сказала я госпоже Брук. — Почему вас так волнуют мои слова, обращенные к нему?
— Потому что я вынуждена их слушать. За последние недели вы стали куда более дерзкой и нетерпимой. Мне просто стыдно за вас.
Это она тоже говорила с улыбкой и вежливыми кивками.
Я чувствовала, что у меня вот-вот слезы брызнут из глаз. Госпожа Брук ненавидела меня, хотя должность обязывала ее терпеть мои дерзости и улыбаться в ответ. Возможно, другие тоже меня ненавидят и просто делают доброе лицо, иначе отец выгонит их в шею.
Усилием воли я отогнала слезы. Принцессы не плачут. Во всяком случае, на людях.
— Тогда почему бы вам не оставить меня одну? — спросила я гувернантку, одаривая ее заученной улыбкой. — Почему никто ни на мгновение не оставит меня одну?
— Мне приказано...
— Вам приказано кричать на меня и называть уличной девчонкой?
Мне не стоялось на месте, и я принялась ходить взад-вперед, как зверь в клетке. А я и есть зверь в клетке.
— Завтра мне исполняется шестнадцать. Крестьянских дочерей в этом возрасте никто не называет девчонками. Они уже взрослые замужние женщины с двумя, а то и тремя детьми. А мне не позволяют одной пройти по коридору собственного замка. Обязательно кто-то меня сопровождает.
— Проклятие...
— Вы ведь даже не верите в это проклятие. Хотя в нем есть доля правды. Я говорю не про веретено, а про смерть. У меня каждый день — это смерть при жизни. Думаете, после шестнадцати моя жизнь изменится? Проклятие кончится, но меня выдадут замуж и не спросят, хочу ли я жить с этим человеком. Родители составят выгодную партию. И снова мне будут говорить, как себя вести, во что одеваться, что есть и так далее. До конца моей жизни. Я лишь молю, чтобы она оказалась не слишком долгой и могила принесла мне благословенную свободу. Так что не волнуйтесь, госпожа Брук. После вашего гнета я попаду под другой.
Я все-таки заплакала и никак не могла унять слезы.
— Ну какая вам разница? — спрашивала я в промежутках между всхлипываниями. — Я что, не могу сама пройтись по комнатам?
Портной смотрел на все это, улыбался и кивал.
Взгляд госпожи Брук немного смягчился.
— Полагаю, вы действительно можете осматривать и выбирать самостоятельно. Всех портных тщательно обыскали и рассказали о ваших особенностях.
— То-то они повеселились, — всхлипнула я.
Госпожа Брук повернулась к портному и заговорила с ним по-французски.
— Благодарю вас, — сквозь всхлипывания произнесла я.
Немного успокоившись, я сказала ему, тоже по-французски:
— Я возьму это, бледно-сиреневое. И то тоже.
Я указала на красивое платье из ярко-красного атласа с открытыми плечами, сшитое по моде английской королевы Марии. Поначалу я намеренно не обращала на него внимания, а сейчас нашла вполне привлекательным.
Госпожа Брук подала мне чертеж с расположением комнат.
— Просто укажете на понравившиеся вам платья, и портные их отложат.
Я кивнула и взяла у нее чертеж. Свобода! Целый час свободы!
Избавившись (пусть на время) от живых оков в лице госпожи Брук, я стремглав понеслась по коридорам замка. Я с удовольствием покачалась бы на тяжелых люстрах. Но до них мне было не достать, и я просто подпрыгивала, протягивая к ним руки. Моя жизнь не стала менее ужасной. Но, выпросив у госпожи Брук этот час свободы, я собиралась насладиться им в полной мере.
Я быстро выбрала пять платьев, и среди них не было ни одного голубого или синего. Все они годились для недели празднеств, не более того. Нашлось и зеленое, однако его оттенок не совпадал с цветом моих глаз.
— Оно будет прекрасно сидеть на вас, — сказал мне английский портной.
Я понимала, куда он клонит. Если на столь важной церемонии принцесса предстанет облаченной в его платье, его слава и известность сразу же возрастут. До конца жизни он будет именоваться не иначе, как «портным ее высочества Талии, принцессы Эфразийской».
