Пэришей, был некого рода каналом между солдатом (мной) и бюрократией (советом). Он проверял меня, рапортовал им. Он должен был обеспечивать мою безопасность, как и должен был уберечь папу.
Не знаю, были ли стражи столь же близки с их посредниками, как папа с Джо, но даже если бы они не были как братья, Джо всё равно чувствовал ответственность за то, что случилось с папой.
Думаю, именно поэтому Джо больше не заходил в дом. Он не мог вынести вида бледного лица матери, её потухших глаз, когда его небрежность украла её жизненный свет.
Джо выдыхает последние пары дыма, а потом делает щелкающее движение запястьем. Сигара исчезает. Как по волшебству.
— Завтра во второй половине дня встреча с советом, — он встаёт. — Я найду тебя, когда придёт время.
Он спускается по ступенькам.
— Эй, дядя Джо?
Он поворачивается.
— Не хочешь поужинать с нами? — спрашиваю я, хотя уже знаю, каким будет его ответ.
Он мельком смотрит на окна, через которые можно увидеть маму, суетящуюся на кухне, сервирующую стол. С минуту он наблюдает за ней, нечитаемое выражение ожесточает его черты, а потом он качает головой.
— Может в следующий раз, — говорит он, а его тело уже исчезает и рассыпается как миллион крупинок песка на ветру.
Полагаю, заниматься чем-то таким обыденным как ходить или водить машину, это чересчур немодно для кого-то, кто может телепортироваться.
— Ага, — отвечаю я, хотя он уже исчез. — Может.
* * *
На столе в окружении мисок с картофельным пюре, пассированной стручковой фасолью и листовым салатом, приправленным томатами и огурцами, стоит блюдо с жареной курицей. Мы с мамой едим как птички. Остатков нам хватит ещё на несколько дней, но она отказывается уменьшать порции.
Как и отказывается вынимать одежду папы из гардероба, хотя прошло уже почти два года. Дядя Джо говорит, что она не скорбит должным образом. Он говорит, что мне надо поговорить с ней, но я не вижу, какую пользу это принесёт. Я держусь за папу так же крепко, как она.
Мама стоит за своим стулом.
— Ужин готов.
Я скидываю перепачканные грязью ботинки, разглядывая третью пустую тарелку, которую она всегда ставит напротив папиного стула, и прохожу на кухню, чтобы тщательно отмыть от земли руки.
— Спасибо.
Не многие ожидали бы, что мама отличный повар, учитывая, что большинство матерей, которые проводят по десять часов в день на работе, скорее предпочтут купить еду на вынос по дороге домой, но готовка всегда была для неё средством снятия стресса. Как только она приходит домой, она переодевается из своей преподавательской униформы из твидовых брюк и белой блузки в спортивные штаны и видавший виды фартук. Она проверяет холодильник, открывает свою книгу рецептов и не произносит ни слова, пока мясо запекается или тушится или жарится, и пока весь дом не наполняется запахом свежих трав и топлёного масла.
Один раз я пошутила, что это была её собственная форма релаксации, её способ стать человеком после долгого дня в другом мире, в котором она носился кепку без надписи МАТЬ или ЖЕНА. Она улыбнулась мне и сказала:
— Да. Полагаю, ты права.
А потом я села на стул по другую сторону кухонного острова, и она спросила, что я узнала в школе в тот день. До исчезновения папы это был наш повседневный ритуал — я сажусь за кухонный стол, пока мама готовит, и мы обе поджидаем возвращения папы с вечернего патруля. Мы обе с волнением ждём его возвращения до захода солнца, хотя и скрываем это умело за пустяковыми разговорами и улыбками, которые никогда не затрагивали наши глаза.
А теперь я сама патрулирую лес каждый вечер, а мама ждёт меня на кухне в полном одиночестве, без пустяковых разговоров, которые держат волнение под контролем.
Вода течёт по моим рукам. Я выдавливаю солидную порцию мыла на ладонь и пальцами соскребаю грязь. Отполированная обсидиановая монета, свисающая с кожаных ремешков на моём запястье, звякает о раковину. Я переворачиваю руки и замечаю пятно засохшей крови на предплечье. Крестьянка, должно быть, задела меня во время нападения. Я быстро смываю кровь, пока мама не заметила, и подхожу к столу.
— Выглядит аппетитно.
— Надеюсь на вкус так же хорошо, как выглядит, — отвечает мама, отодвигая свой стул.
Она всегда это так говорит, даже если приготовила нам уже испытанный и проверенный рецепт. Она всегда была такой скромной, что так и не научилась принимать комплименты. Это была одна из причин, со слов папы, по которой он влюбился в неё.
Я рассказываю ей о своей работе по истории, которую надо сделать до конца недели, и о высшем балле за тест по английскому. Прошло три недели, как я была вынуждена прогулять уроки, чтобы позаботиться о «беспорядке» в лесу, поэтому мама не считает нужным напоминать мне, что домашнее обучение — это решение, как она делала в другие вечера. Вместо этого она рассказывает мне о своих студентах и каких-то археологических раскопках в Турции, к которым она собирается присоединиться следующей весной.
Мы обе знаем, что она не присоединится. Я не могу оставить лес, а она не может оставить меня, хотя я отлично справилась бы. Даже несмотря на то, что дядя Джо постоянно бы меня навещал.
Но никто из нас не высказывает это.
Всего десять минут ужина и нам уже не о чем говорить. Тишина наполняет комнату, как вода в чаше, затягивая нас в наши собственные мысли и опасения, погружая в белый шум.
ГЛАВА I
V
Папа усаживает меня в кабинете утром в мой десятый день рождения. На дворе февраль, и за матовым окном блестит почти тридцать сантиметров снега. Он приготовил мне мой любимый напиток — кружку клюквенного сидра, подогретого на плите с палочками корицы и капелькой апельсинового сока. Пламя потрескивает в камине, пожирая обрывки старой газеты вместе с недавно порубленными дровами. Ваза с душистыми сосновыми шишками стоит посреди кофейного столика, где она находится с Рождества. Сосновые шишки потеряли большую часть своего запаха, но мама не видит причин выбрасывать что-либо, что всё ещё служит какой-то цели, даже если эта цель чисто декоративная.
Папа устраивается в своём любимом кресле для чтения. Покрытые льдом ветки бьются в окно за его спиной, а я поджимаю ноги под себя, удобнее устраиваясь на диване. На обеденном столе лежат подарки, а в духовке пекутся сдобные булочки, но он говорит мне, что они могут подождать. Это тяжело слышать в десять лет, особенно когда один
