кроме чувства выполненного долга.
Он сделал то, что должен был. Девочка была ведьмой — и даже хуже, чем просто ведьмой. Даже сейчас, в воспоминании, от нее веяло таким смертным ужасом, словно на месте ее тела распахнулись ворота в ад. Но она была восьмилетним ребенком, и теперь в сторону Саброры медленно шли люди, и было ясно — все понимают, что инквизитор делал свою работу, но не всегда ее следовало делать вот так.
Потом его били, и били страшно. Он сейчас держится так скованно, потому что часть ребер до сих пор не зажила. И врач велел ходить с тростью, но он ходит без нее, потому что упрям и не хочет показывать свою слабость. А если запустить руку в его волосы — вон там, справа — то можно будет нащупать шрам.
Меня качнуло. Все заняло не больше пары секунд — когда наши взгляды поплыли каждый в свою сторону, я едва не завалилась на один из столиков. Кто-то из студенческой компании рыбаков поддержал меня, не давая упасть; Саброра едва заметно усмехнулся, и я почувствовала вкус крови, наполнявшей рот. Не своей крови — его. Он разбросал нападавших заклинанием, но кто-то сзади сумел бросить камень, и…
«Не надо так внимательно смотреть. Можно увидеть то, что вам не понравится», — посоветовал призрачный голос Саброры. Мысленный разговор — о да, это они умеют.
«Я и не смотрю», — бессильно откликнулась я. Мне показалось, что Саброра рассмеялся, устало и грустно, и ощущение чужого присутствия в моей голове растаяло. Окончательно опомнившись, я поняла, что уже не стою, а сижу, и кто-то из студентов подсовывает мне стакан водки — отличное средство, чтобы опомниться.
Я обернулась. Саброра неторопливо шел по улице в компании бургомистра, который похлопывал его по плечу, довольно рокоча: «Вот и правильно, вот это по-нашему, а у меня дома мясная нарезочка собственного приготовления есть — просто восторг!» Марлен проплыла среди столиков и, склонившись, заглянула мне в лицо.
— Эрна, ты как? Жива?
— Жива, — выдохнула я. Перед глазами все еще стояла незнакомая улица, два сгоревших тела и люди, которые добивали скорчившегося человека. Марлен сочувствующе погладила меня по плечу.
— Иди домой, отдохни. Слышишь, Эрна? Давай, до завтра.
Я заглянула в раздевалку — сменила белую рубашку и широкие штаны, в которых работала, на темно-синее платье. Взяла сумку. Мелькнула мысль зайти в банк и положить чаевые Саброры на счет, но я решила, что с этим еще успеется.
Домой, домой. Мне надо было окончательно прийти в себя.
Мне надо было привыкнуть к мысли о том, что инквизитор позволил мне уйти.
На следующий день все уже не казалось таким страшным. Когда-то учительница в моей сельской школе говорила, что человек ко всему привыкает — вот, кажется, и я привыкла к тому, что в мире могут быть чудеса. Инквизитор, который не потащил ведьму в пыточную за колдовство, как раз и был таким чудом.
Да, формально я не сделала ничего плохого. Если перефразировать бургомистра, то я была хирургом с ножом, а не разбойником. Но для инквизиции важен сам факт колдовства — и не имеет значения, чему оно служило. И дьявол будет цитировать Святое писание, если ему выгодно, и ведьма способна делать добро, но лишь ей ведомо, к чему это добро способно привести. Так что отведем-ка ее на костер. Просто так, на всякий случай.
В ресторан я пришла к шести утра, как обычно. Сегодня был день десертов в стаканчиках — Марлен меняла меню, чтобы гости не скучали, и, переодевшись, я взялась за готовку.
Работа всегда помогала мне избавиться от дурных мыслей. Вот, например, черничный тирамису — готовишь его и думаешь только о нем. Нежный, летний, воздушный, так и тающий во рту: попробуешь — ум отъешь! Стаканчики с черничным тирамису разлетались в один миг, и я всегда радовалась, глядя, с каким довольным видом люди их опустошают. Приготовление десертов было моим искусством — и я радовалась, что оно до сих пор мне доступно.
Вторым десертом были пузатые стаканчики с муссом, и я готова была ручаться: это идеальная сладость. Взбитые сливки с легчайшей ромовой ноткой, сочная черешня без косточки, шоколадный мусс и всего полчаса на то, чтобы все приготовить. Девичьи компании сметали мусс сразу же, как только я выставляла стаканчики в витрину — Марлен подсчитывала прибыль и обещала мне премию в конце месяца.
Потом подошла очередь бананового десерта под облаком взбитых сливок на песочной основе, затем я взялась за творожный пудинг с клубникой — уже, конечно, не в стаканчике — и закончила все очередной россыпью черничных кексов.
— Ты знаешь, у него был такой вид, — сказала Марлен, описывая, как Саброра ел мои кексы, — такой юношески-мечтательный! Словно это не кекс, а грудь любимой девушки!
Говоря, она опустила ладонь на собственную грудь — такую, что на ней можно было бы пронести два ведра воды, не расплескав ни капли. Я понимающе кивнула: да, в изготовлении черничных кексов я мастерица. Марлен улыбнулась и добавила:
— Так что готовь побольше! Сама видишь: гостям нравится.
Я отправила кексы в духовку и понесла уже готовые десерты в витрину. Ресторанчик уже открывался для ранних завтраков — шелестели жалюзи, в воздухе плыли кофейные нотки, и первые гости уже занимали места за столиками. Я с облегчением увидела, что Саброра не пришел: то ли он знал, что тот, кто рано встает, всех достает, и не хотел отсвечивать лишний раз, то ли наливочка бургомистра оказалась крепче, чем он рассчитывал. Марлен, которая поприветствовала и рассадила гостей, обернулась в мою сторону, довольно кивнула, оценив количество десертов и спросила:
— А шоколадные шарики с начинкой будут?
— Обязательно, — кивнула я. — Уже сделала заготовки.
Марлен довольно улыбнулась и, зайдя за стойку, доверительно сообщила:
— На завтрак он не придет. Мэри Смолл сказала, что он с утра в управе. У него тут, оказывается, наследственная квартирка в Печном переулке, он ее продает городу.
Ну конечно, тут не обошлось без Мэри Смолл! Она работала секретаршей у бургомистра, щелкала печатной машинкой на весь Ханибрук, жевала клубничную жвачку даже во сне и была в курсе всех городских сплетен. Я понимающе кивнула.
— Прекрасно. Пусть продает поскорее, мне дышится легче, когда его нет рядом.
— Дышится… — задумчиво повторила Марлен и несколько раз втянула носом воздух. — А чем это воняет?
Я тоже принюхалась: в воздухе плыла очень тонкая, но отчетливая нотка — рыбная, сырая. И это была очень плохая рыба. Хищная, поднявшаяся с самого дна озера
