Потом подошла очередь бананового десерта под облаком взбитых сливок на песочной основе, затем я взялась за творожный пудинг с клубникой — уже, конечно, не в стаканчике — и закончила все очередной россыпью черничных кексов.
— Ты знаешь, у него был такой вид, — сказала Марлен, описывая, как Саброра ел мои кексы, — такой юношески-мечтательный! Словно это не кекс, а грудь любимой девушки!
Говоря, она опустила ладонь на собственную грудь — такую, что на ней можно было бы пронести два ведра воды, не расплескав ни капли. Я понимающе кивнула: да, в изготовлении черничных кексов я мастерица. Марлен улыбнулась и добавила:
— Так что готовь побольше! Сама видишь: гостям нравится.
Я отправила кексы в духовку и понесла уже готовые десерты в витрину. Ресторанчик уже открывался для ранних завтраков — шелестели жалюзи, в воздухе плыли кофейные нотки, и первые гости уже занимали места за столиками. Я с облегчением увидела, что Саброра не пришел: то ли он знал, что тот, кто рано встает, всех достает, и не хотел отсвечивать лишний раз, то ли наливочка бургомистра оказалась крепче, чем он рассчитывал. Марлен, которая поприветствовала и рассадила гостей, обернулась в мою сторону, довольно кивнула, оценив количество десертов и спросила:
— А шоколадные шарики с начинкой будут?
— Обязательно, — кивнула я. — Уже сделала заготовки.
Марлен довольно улыбнулась и, зайдя за стойку, доверительно сообщила:
— На завтрак он не придет. Мэри Смолл сказала, что он с утра в управе. У него тут, оказывается, наследственная квартирка в Печном переулке, он ее продает городу.
Ну конечно, тут не обошлось без Мэри Смолл! Она работала секретаршей у бургомистра, щелкала печатной машинкой на весь Ханибрук, жевала клубничную жвачку даже во сне и была в курсе всех городских сплетен. Я понимающе кивнула.
— Прекрасно. Пусть продает поскорее, мне дышится легче, когда его нет рядом.
— Дышится… — задумчиво повторила Марлен и несколько раз втянула носом воздух. — А чем это воняет?
Я тоже принюхалась: в воздухе плыла очень тонкая, но отчетливая нотка — рыбная, сырая. И это была очень плохая рыба. Хищная, поднявшаяся с самого дна озера — там она проводила дни и ночи, а потом всплывала на поверхность, чтобы схватить рыбака или зазевавшегося купальщика и уволочь на дно.
— Холодильник, что ли, потек? — испуганно предположила Марлен и, заглянув на кухню, негромко рыкнула так, чтобы не услышали гости, а сотрудники стали двигаться быстрее: — Джейк, проверь холодильник! Мне кажется, семга подгуляла!
Нет, это была не семга. Это тьма поднялась со дна озера — моя ведьминская суть дрожала, просыпаясь и идя к ней навстречу. Голова поплыла, нос наполнился уже не гниением, а тонкими запахами болотных ягод, русалочьей икры, ледяных ключей. В ушах зазвенел смех, и я увидела полную луну над озером, черные очертания деревьев и девушек, которые протягивали к ней длинные пряди водорослей, весело покачиваясь на ветвях.
В этом запахе была смерть — и соблазн, которому никто не смог бы противостоять. Запах звал, и все во мне откликалось на этот зов — бежать под луной, которая встала вместо утреннего солнца, рвать чужую беззащитную плоть, петь на том языке, который царил в мире еще до появления людей.
Очнуться. Стряхнуть с себя оковы. Стать собой.
— Воняет, госпожа Марлен, — согласился Джейк, и я увидела, как одна из девушек скривилась и принюхалась к своему кофе и круассану с сыром. — Но это не холодильник, он вон, целехонек! Это откуда-то с улицы смердит!
Словно в подтверждение его слов где-то захлопали двери, и истошный голос, который от ужаса сделался не мужским и не женским, заорал:
— Водяной черт! Водяной черт вышел! Бегите!
Сама не знаю, почему я, выбежав из ресторанчика, рванула не вверх по улице, к спасительному собору, на котором уже начал гудеть колокол, созывая людей в святые стены, а к озеру — туда, откуда с неторопливой величавостью катилось что-то прозрачное, поднявшееся до небес.
Это был, конечно, не водяной черт — водяные черти ростом не больше кошки, и в наших краях их сроду не водилось. Это было то, что затмило собой любую водяную нечисть. Сейчас, когда я со всех ног неслась к прозрачной стене, было ясно: она перекатится через Ханибрук, не оставив в живых ни людей, ни животных.
Я не знала, что это. В книгах, которые когда-то мне дала мать, были описания нечистой силы, но я не встречала упоминания того, что было похоже на парус и плыло, распространяя запах гнилого болота. Оно хотело жрать, оно проголодалось и поднялось из озера, а в Ханибруке было довольно мяса, чтобы утолить этот голод.
Устоит ли церковь? Ой, вряд ли!
Кто-то толкнул меня, сбил с ног — краем глаза я увидела мужчину в исподнем, который волок за собой женщину, прижимая к груди ревущего взахлеб ребенка. Женщина споткнулась, едва не упала, но удержалась на ногах, и мужчина потащил ее дальше. Пробежала вчерашняя компания студентов — кто-то из парней хотел было помочь мне подняться, но потом решил не тратить время на ведьму и лишь прибавил шага. С визгами и воплями мчались сотрудники управы — Мэри Смолл неслась впереди, и на этот раз у нее во рту не было жвачки. Отчаянно сигналя, по улице ехал автомобиль бургомистра с распахнутыми дверями, и я увидела, как Вайн выбросил руку из салона и, схватив бегущего пацаненка, втянул в машину.
— Потеснись! — пророкотал бургомистр, и аптекарша, которая бежала вместе с молодой женщиной, втолкнула ее в авто.
— Эрна, беги! — крикнул кто-то — я обернулась и увидела дородную даму дальше по улице — она отчаянно махала мне рукой. Ах, да, это же Марлен. Хозяйка ресторанчика. Я работаю в ресторанчике. Пеку десерты.
В голове сделалось шумно и горячо. Мысли путались, вдруг став коротенькими и вялыми. Прозрачная смерть с озера накатывала на меня, и я отчетливо видела нижний край ее покрывала — розово-черный, таким, каким он поднимется от земли до неба, когда насытится и перевалит через опустошенный Ханибрук.
Не уйти. Не спрятаться. Прозрачная тьма настигнет и в подвале, и на чердаке.
Солнце качнулось и померкло. По хрустальному своду неба пробежала трещина.
— Эрна!
Я встала на ноги — уши наполняло русалочье пение, и пели они лишь о смерти и туманах над болотами. Прозрачная завеса перекатилась через Фруктовую улицу, и человеческие крики в той стороне оборвались, словно обрезанные ножницами. Нижний край завесы побагровел — и я увидела, что она сбавляет ход. Насыщается и катит уже не так быстро.
Возможно, церковь сможет спасти тех, кто в ней спрятался. Святые стены разрушают любое колдовство.
Руки налились тяжестью, словно я несколько дней подряд простояла у печи. Шум в голове рос, глаза заволакивало слезами.
«Эрна, отойди, прошу, — голос Саброры уверенно наполнил уши. — Опусти руки. Ты уже достаточно сделала, не добивай этот город».
Я обернулась. Улица за моей спиной была пуста — Саброра стоял выше, там, где она забиралась на холм. Ветер поднимался, шел из-за его спины, закручивая пыльные смерчики, гоняя по мостовой какие-то бумажки. Мусор, которым стала моя жизнь.
«Это не я, — отозвалась я, понимая, что Саброра не поверит ни одному моему слову. Вчера я колдовала при нем — возможно, как раз для того, чтобы спасенная жизнь помогла бы чудовищу подняться со дна озера. — Я ничего не делала».
«Эрна, — Саброра говорил медленно, словно я была диким животным, которое требовалось приручить. — Пожалуйста. Опусти руки и сделай шаг назад».
Только теперь я поняла, что стою, воздев руки к небу, и вокруг моих пальцев закручиваются золотые смерчи, готовясь сорваться с них и лететь. Я не знала такого заклинания, да знать и не требовалось. В минуту смертельной опасности ведьма способна была обратиться к родовой памяти всех ведьм, от истоков времен, и выдернуть из нее то, что помогло бы спастись.
«Эрна!»
Саброра шевельнул правой рукой, и я увидела — тонкая серебряная рукоять и тяжелый молот, окутанный сверкающей паутиной. Гексенхаммер, то, что оставит от меня груду горелого мяса. Пелена от земли до неба застыла, словно ползущей нечисти хотелось увидеть, чем все закончится — но Саброра видел, что ведьма испугалась, и монстр, которого она направляла, замер.
