Мое новое тело было обычным, вполне человеческим… и может даже не лишенным привлекательности, но показалось излишне юным и хрупким, чужим во всех смыслах, в том числе и в том, что я сама считала красивым для женщины. Да еще и прикрывалось отвратного вида тряпками. Уж не знаю, как именно Николас Марин - как же она звалась, когда не притворялась мальчиком? Николь? - ухаживал за собой и своими вещами, но возникало ощущение, что никак. Что именно я впервые постирала старые портки, тряпку, утягивающую грудь - было бы что утягивать - две серые от въевшейся грязи рубашки и что-то вроде кожаного и твердого жилета-куртки на веревочных завязках с короткими рукавами.
Ах да, еще заскорузлые портянки. Четыре штуки под разбитые ботинки. Вот и все мое личное имущество. Потому что несколько мелких монет - сонаров, накопленных, скорее всего, за все время работы, были изъяты - по другому и не назовешь настойчивые даже не намеки, а требования - «доброй» Шаримой… за мое лечение.
Все остальное вокруг принадлежало цирку. Или «шапито-арене», как это здесь называли. Который, по моим ощущениям, был именно тем, чем показался.
Средневековой, грязной и суетливой помойкой развлечений.
В неё я погрузилась сразу, как вышла наружу и нашла пресловутого Берна, мрачно посмотревшего на меня и шлепнувшего своей легендарной поварешкой в грязную глиняную посудину липкую массу. И только зверский голод и понимание, что мне необходимо хоть как-то питаться, чтобы не обессилеть, заставили подавить тошноту и взяться за видавшие виды ложку.
Ну а дальше начался форменный кошмар… особенно для обеспеченной женщины двадцать первого века.
Отсутствие не то что косметики, но и воды на постоянной основе. Жуткое спальное место. Вечная вонь. Невкусное варево три раза в день, от которого крутило живот.
И тяжелая физическая работа…
В обязанность Нико, как выяснилось, входил уход за потонами - существами размером со слона, с его же хоботом, но с безухой головой и свалявшейся шерстью коричнево-желтого цвета.
Потоны гадили. Постоянно. Жрали ведрами - тоже постоянно. Потели и страдали от жары, которая, к слову, не была такой уж жаркой. Вели себя как верблюды, заплевывая всех окружающих, обиженно и оглушающе ревели, если что не по нраву. И регулярно были биты дрессировщиком Дюпа - высоченным и хмурым дядькой с лысиной и огромными усами - из-за чего становились еще агрессивней и гадили еще интенсивней.
И вот это все мне и надо было вычищать. В том числе самих потонов, на которых приходилось забираться по сбруе и вымывать из их шерсти последствия плевков и прочих испражнений от их же сородичей.
Именно так я и упала. Упал.
Одно из чудовищ сбросило Николаса, когда тот сидел на спине. Он рухнул на землю... и, для всех окружающих, потерял память.
Этот привычный сценарий бразильских сериалов, до которого я додумалась сразу, позволял мне ошибаться и осторожно расспрашивать по меньшей мере о том, как Нико сюда попал. А сам факт, что он-она не обзавелся друзьями и родственников у него вроде бы тоже не было, а значит ни с кем близко не общался, не давал окружающим возможности поймать меня на откровенной глупости или незнании реалий.
Просто потому что со мной особо-то и не разговаривали.
А я разгребала дерьмо, сатанея, порой, от ненависти к происходящему. И держала глаза и уши открытыми, изучая обстановку - надеясь как можно скорее избавиться от навязанной мне доли.
И плача по ночам, зажав себе рот ладонями.
Самое что интересное, слезы не были свойственны мне раньше… Но вместе с этим телом мне достались, похоже, его гормоны - я не могла сдерживаться. Или же все выглядело настолько безрадостно и бесперспективно, что ломало даже меня?
Как выяснилось, Николас Марин прибился к шапито несколько месяцев назад, вызвавшись заниматься любой доступной работой, и до сих пор исполнял её исправно, не жалуясь и не просясь перейти на какое-то другое место. Откуда он появился - не сказал, но возраст назвал как сорок…
Я испытала шок, поскольку я видела себя подростком, а не взрослой, но потом удалось прояснить этот момент. Год здесь был короче больше чем в два раза, и в нашем мире мне бы было восемнадцать. «Время заиметь девку и может даже деток с ней сделать, да? хотя кто за такого как ты пойдет, ха-ха», - заявил мне один из работников и мерзко ухмыльнулся ртом, полным гнилых зубов.
Безусловно, мне была интересна причина, приведшая Нико в цирк, как и то, зачем девушка - хотя пора бы научиться говорить «я» - притворялась юношей. Только ли потому, что мужчинам в одиночку безопасней?
Еще мне не было понятно, зачем она согласилась на столь грязную работу и что ей стоило пойти тем же глашатаем, рассказывающим о цирке на улицах, или продавцом билетов. Я не видела причин, отчего она сторонилась других людей и не пыталась войти с ними хоть в какое-то взаимодействие - пусть все вокруг были достаточно жестки и жестоки, порой воняли или говорили гадости, но, в целом, они производили впечатление некой общности, занятой одним делом… В которой Нико был всегда на отшибе.
И возникало ощущение, что по своим собственным причинам.
Она как-будто чего-то постоянно боялась… В той, другой жизни, где, мне казалось, надо было выживать - но тогда я ничего не знала о выживании - я верила в психосоматику и в то, что в нашем теле всегда остаются зажимы, блоки из-за тех или иных событий и собственных паттернов поведения. И остаточная память девушки, отправившейся за лучшей долей в другие миры - мне не хотелось думать о ней как об умершей - требовала от меня опускать голову, говорить тихо , лучше даже молчать, постоянно закрываться от удара, хотя никто меня здесь не бил, и пробираться по стеночке на открытых пространствах…
Человеку, который, по факту, всю жизнь прожил в безопасном мире, да еще и был уверен в себе, это казалось диким. Даже при моих страхах перед неизведанным и общей ситуацией я постоянно ловила себя на том, что веду бессознательную борьбу с доставшимися мне конечностями и мимикой и буквально насилую себя необходимостью прятаться по углам.
Свою природу не изменишь…И даже если ранее у нее-меня была необходимость скрываться, я отдавала себе отчет, что для меня это временно. Не потому что я была круче или взрослее, но потому, что даже смертельная опасность - если она вообще была - не могла длиться вечно. А принцип «не высовывайся» также можно было пропагандировать по-разному.
Мое «оживление» заметили и оценили, со мной стали здороваться, и даже потоны, которых я пару раз, подражая дрессировщику, потянула за хобот и строго, глядя в красные круглые глазки сказала, чтобы не смели меня обижать больше, и вообще, пора им, таким взрослым, гадить в конкретное место, начали вести себя спокойней.
Да, я начала поднимать голову… и наконец разглядела что-то волшебное, чего не замечала, глядя под ноги.
5
Окружающие всю жизнь учат человека цепляться за что-то хорошее. В другом человеке, в ситуации, в собственном теле.
«Большая задница? Но посмотри, какие красивые у тебя глаза! Делай акцент на них…»
«Бьет - значит любит». «Зато у твоих детей есть отец».
Человек по природе цепляется за что-то плохое. Это в нем генетически проросло, как залог выживания всего человечества в целом и его собственного в частности. А еще, очень часто, просто цепляется из желания закрыться от будущей боли. Потому что мы очень боимся её испытать.
Человек всю жизнь балансирует между двумя этими крайностями. И чем более успешно, тем более гармоничным он становится.
Видя лишь плохое в том и в тех, кто меня окружал, я даже не сразу заметила, насколько они преображаются… Раз в несколько дней, во время представления. Превращая и окружающий мир в волшебный и превращаясь в волшебников сами.
Пожалуй, именно с того самого дня, когда я не завалилась спать в скрюченной позе и с текущими по щекам слезами, подыхая от усталости, а пробралась на задворки арены посмотреть, что же такое умеют потоны кроме как портить воздух, и началось мое настоящее путешествие по новому миру.
