и дело меняя свои оттенки. Это было похоже на иней, сверкающий на солнце.
— Что ты знаешь о своей матери, девочка? — наконец спросил лекарь.
— О маме? — нахмурилась Саша. — Ну, обычно папа делает страшные глаза и велит мне пойти выклевать печень кому-то другому.
— Сильна кровь атамана Лядова, — покачал головой лекарь, — так в тебе и бурлит. Давай я тебе сказок, что ли, почитаю душа моя.
— Сказок! — она смешливо хихикнула. — А и почитайте, нянюшка.
Он позволил ей уснуть только ближе к утру, когда окончательно убедился, что сознание у девицы ясное, память отличная и припадки и судороги ей не грозят.
Удостоверившись, что пациентка спит крепко и мирно, Гранин вернулся в переднюю и начал наводить там порядок, мыть инструменты и менять простыни.
Комнату заволокло щелочным паром, когда дверь тихо скрипнула.
Семен никогда так спокойно не входил, вечно он колотился да вопил с порога, а кроме Семена появляться здесь было и некому, поэтому позвоночник Гранина немедля охватило ознобом, и он быстро обернулся.
Великий канцлер Карл Краузе стоял, опираясь на трость и не глядя по сторонам. Гранин не видел его двадцать два года, и за это время его пленитель, кажется, нисколько не постарел. Именно таким Гранин его и помнил: сухощавым, прямым, как палка, облаченным во все черное, хмурым и с поджатыми тонкими губами.
— Как она? — не разменивая себя на приветствия, спросил канцлер.
— Спит, — ответил Гранин также коротко.
Старик прошелся туда-сюда, тяжело опираясь на палку.
— Рассказали? — наконец снова разомкнул он бескровные губы.
— У Лядовой серьезный ушиб головы. Ей всяческие волнения сейчас вредны для здоровья.
— Расскажите.
Гранин помолчал, не будучи уверенным, верно ли он истолковал приказ.
— Михаил Алексеевич, расскажите девочке правду, — повторил канцлер более настойчиво.
— Всю? — уточнил Гранин сухо. — И как вы велели умертвить ее любым образом?
— Мне нет никакого дела до того, как именно вы преподнесете сию давнюю историю, — резко откликнулся канцлер, — а требуется, чтобы Александра прониклась к вам особым доверием.
— Зачем?
— Уговорите ее оставить эту затею с дуэлями, и я вас вознагражу, — заявил канцлер.
Гранин усмехнулся.
— И какая же награда, по-вашему, покажется мне теперь достойной? — спросил он насмешливо. — Свобода? Так уверяю вас, к ней я давно уже не стремлюсь. Жизнь мне тоже не особенно ценна…
— Всякий к чему-то да стремится, — мрачно обронил канцлер. — Михаил Алексеевич, вы человек разумный и понимаете, что бывают муки куда страшнее неволи, так что не принуждайте меня прибегать к угрозам. Скучное это дело.
— Расстояние между кнутом и пряником у вас удивительно ничтожное, ваше сиятельство.
— Ну согласитесь, что образ жизни, который ведет Александра, совершенно не подобает особе ее возраста.
— Что это вы вдруг опомнились? Законные наследники закончились?
Глаза канцлера бешено сверкнули, и Гранин впервые за эту беседы ощутил болезненный укол страха. Ладони покрылись липким холодным потом, и он едва удержал на лице невозмутимую маску.
— Наследники, — совладав с собой, глухо проговорил канцлер. — Была у меня единственная дочка, Михаил Алексеевич, свет в окошке, так вы ее и забрали у меня.
Гранин промолчал. Вины за собой из-за этой смерти он не чувствовал и сообщил об этом еще при прошлой их встрече, но канцлер оставался глух к этим доводам.
— После смерти Катеньки я женился снова, — продолжал канцлер, — на молодой и здоровой женщине. И трое моих детей умерло еще младенцами. Наконец, с четвертой попытки супруге удалось произвести на свет мальчика… Сейчас ему одиннадцать, но уж больно он болезный, чахлый. Врачи весьма опасаются за его жизнь.
— И вы вспомнили про внучку, — бесстрастно констатировал Гранин, — которая, к слову, тоже едва живой родилась. Столетия межродственных браков или ваше увлечение темными науками?
— Это уже неважно, — перебил его канцлер, сбрасывая с себя усталость и печаль. — Александра должна узнать правду о своем рождении и перестать вести себя как пьяный гусар.
— У вашей внучки лядовский характер, — со смешком поделился Гранин, — и мои стариковские наставления ей как с гуся вода.
— Характер это хорошо, — кивнул канцлер, — характер в жизни всяко пригодится. Вы уж, Михаил Алексеевич, не гневайте меня и сделайте все, как надобно.
— Я подумаю, — упрямо произнес Гранин, не желая плясать под канцлеровскую дудку так явно. Впрочем, он понимал: все равно придется.
Сон Сашин был легок и приятен, он кутал ее подобно облаку, и было на этом облаке так хорошо и радостно, что она и не помнила, чтобы ей прежде так весело было.
— Ой, какие травки у вас волшебные, — с большой неохотой проснувшись, воскликнула она. Хотелось сладко потянуться, но сегодня рана на животе болела сильнее, а вот голова уже почти нет.
Настроение было превосходным, что, учитывая постыдное поражение на дуэли, казалось невероятным.
Лекарь стоял у окна, задумчиво глядя в окно, где лил густой летний дождь. У него были мощные плечи, которым больше подошли бы латы, а не мягкая белая рубаха.
— Давай я тебя до сортира отнесу, — предложил он рассеянно, — а потом посидишь у меня в бочке с лечебными травами, глядишь, лучше станет.
— А войсковой доктор неделю запрещал рану мочить, — доверчиво протягивая ему руки, заметила Саша.
Будь она барышней трепетной и нежной, такие разговоры вогнали бы ее в краску. Но она выросла среди прямолинейных вояк и способность к смущению утратила еще в детстве.
Лекарь поднял ее, скривился и процедил сквозь зубы:
— Чертова спина.
— Что же вы сами себя не вылечите?
— От старости, душа моя, нет лекарств, — ответил он, подхватил ее поудобнее и перенес в смежную комнатку.
— А у канцлера есть лекарство от старости, — возразила Саша, осторожно вставая на ноги.
— И не прыгай мне тут, а то швы разойдутся, — предупредил лекарь и оставил ее одну.
В мутное зеркало Саша попыталась увидеть свой шрам, но она вся оказалась обмотана повязками, пропитанными какой-то зеленой дрянью.
Никогда Саша не верила травникам и знахарям, а тут никакого протеста не рождалось в ее душе, да и вообще она чувствовала себя так, будто попала в гости к старому волшебнику.
Потом она действительно сидела в дубовой бочке, наполненной теплой,
