Под лапами скользили то лед, то мерзлая черепица, то кровельное железо, стылое, как чертоги самой богини зимы, но я без труда держала равновесие.
Звезды прятались за облачной дымкой, город глядел в ночь глазами окон, и белое мерцание снегов озаряло мне путь.
Прыжок на крышу собачьей будки. Старик Буян сонно брехнул, звякнул цепью и затих. Бедняга. Даже в такую стужу его оставили на улице.
Потерпи, Буян, скоро Ночь Всех Богов, после нее день станет прибывать и солнце повернет на весну.
Заглянуть, что ли, в окошко к Фрине, подружке Майры?
Фрина вертелась перед зеркалом в одних панталонах. То распускала по спине длинные волосы, то поднимала кверху, изображая замысловатую прическу. Принимала зазывные позы, виляя бедрами и покачивая на ладонях маленькие груди.
Вдруг сказала своему отражению:
– А посватался-то к Грете.
Отражение отозвалось горестным «эх».
Вот и Майра все вздыхает. Мол, отнять бы у меня да ей прибавить…
Девушки завидуют грудастым и задастым – простите за грубый слог, – потому что на таких смотрят мужчины. Так вот, девушки, не завидуйте! Смотрят пошлецы и нахалы. Проходу не дают, а по городу потом сплетни. Приличные господа с тонким вкусом выбирают барышень, которых можно сравнить с тростинкой, лозой, ивовым прутиком или лучом света.
Когда я кошка, я именно такая! Изящная, грациозная, лапы у меня длинные, шерстка короткая, гладкая, чернее ночи, а блестит, как самый дорогой атлас.
И чувства разом обостряются. Нос чует свечной чад в комнате Фрины, запах мясных пирогов с кухни вдовы Тат- сон и вонь застывших помоев через три двора. Уши слышат, как в доме напротив шепчутся молодожены Бранд и Труда Ринтор – кровать у них стоит близко к окну. Как ворчат во сне Фин и Фан, карликовые мамонты господина Лердсона. Мамки, если по-простому.
В Свеянске мало кто держит мамонтов: едят без меры, летний зной переносят плохо. Но для нынешней зимы лучшей тягловой силы и вообразить нельзя. Лошади замерзают, тонут в снегу, а мамкам хоть бы что.
Ой, Бранд и Труда бросили шептаться!.. Все, пойду, не буду подглядывать. Да там и не видно ничего – стекло замерзло до самой рамы…
Мне было весело. И мама хочет, чтобы я променяла все это на сомнительную честь называться госпожой Стир?!
Женщину уважают, когда у нее есть муж или когда у нее есть капитал. Перед лаковыми санками Брюны Торнеке весь город шапки ломает, а госпожа Торнеке никогда не была замужем. Зато отец оставил ей серебряный рудник, и заводики, и лавки, и суда.
Ателье Гудрун Эльс миллионов не приносит, но кормит нас, поит, одевает и какой-никакой вес в обществе дает. А мы с Майрой позаботимся, чтобы так было и дальше – половину я ей, само собой, уступлю.
Так кто там к Грете посватался?..
Это ведь Грета Фроссен? Та, что училась с Майрой и Фриной в гимназии. Помню, они еще спорили, кто раньше замуж выйдет.
У Фроссенов не спали. Окно маленькой гостиной выходило на подветренную сторону, мороз почти не тронул стекло, и вся комната была как на ладони. А голоса я различила еще до того, как взобралась на занесенную снегом бочку у бревенчатой стены.
Отец Греты, которого все звали папашей Фроссеном, сидел боком к камину; огонь озарял рубленый профиль и всклокоченную бороду. Мамаша Фроссен, женщина полная, с густыми черными бровями, вязала полосатый носок. Сама Грета, одетая в домашний капот [1], металась из угла в угол.
– Ах, я не знаю! – ее глаза, темные, как у матери, лихорадочно блестели. – Ходил вроде, ходил, и ничего такого. А тут вдруг… Страшно мне. Нет, я счастлива! Но замуж – это же как в колодец…
– И-и, – отозвалась мамаша Фроссен. – Страшно в девках остаться.
– Нет, погоди, – папаша Фроссен ухмыльнулся в рыжую бороду. – Если дочь сомневается, может, откажем ему, счетоводу этому? Кого получше подождем. А то у парня ни марки за душой, одна смазливая мордашка…
– А обхождение! – возмутилась Грета. – Обхождение дорогого стоит!
Все ясно. Ларс Кальвер, счетовод из магазина мужского платья «Кале и сыновья». Весь последний год вился вокруг Фрины, Майры и их подруг. А выбор остановил на Грете, единственной наследнице скобяной лавки папаши Фроссена.
Разговор между тем перетек на вопросы практические. Где свадьбу гулять, кого звать, что надеть…
Я мерзла под окном Фроссенов, пока они не разошлись по спальням, хотя заказ был, считай, у нас в кармане. Утречком моя сестрица забежит невзначай проведать старую подругу, Грета не вытерпит, похвалится, и Майра в два счета добьется от старших Фроссенов задатка.
Мама потому и терпит мои прогулки в кошачьем обличье, что я не просто развлекаюсь, а разведку веду. Отчего, спро́сите, мы преуспеваем? Нет, платья у нас хороши, но в других ателье тоже не мух считают…
Ох, не могу больше, коченею!
Соскок с переворотом, три прыжка, пробежка по расчищенной дорожке во всю прыть – вот и согрелась.
Села на столбе у ворот.
Кругом стояла темень, только снег мягко серебрился под луной. Дома утопали в сугробах по ставни, а где и по стрехи. Под звон бубенцов и свист полозьев по улице промчались сани, запряженные парой гнедых, их морды были в инее, дыхание туманом клубилось в воздухе. Извозчик сидел на передке, укутавшись в косматую шубу, будто медведь. Лаяли собаки. Хрустел снег под ногами поздних прохожих.
Мужчина в мохнатой шапке свернул к ресторации Вардхуза. Ее окна сияли ярче всех, а дым над трубами был таким плотным, что хоть на куски режь. Там сейчас самый разгул. Песни, гам, румяные пироги, а главное – жарко натопленные печи.
Все, хочу домой, в тепло! Дворами-крышами петлять не стану. Сверну к усадьбе Снульва, а потом…
Тут-то до меня и дошло.
Чайный король Снульв уже год как перебрался в столицу, и с тех пор его каменный особняк пустовал. А теперь там остановился мерзкий кавалер Льет с дочкой Агдой.
Надо взглянуть, какова эта семейка дома, когда рядом нет чужих глаз. Надеюсь, они еще не легли.
Я ощутила прилив азарта, даже мороз перестал казаться таким жгучим.
Глава 2,
в которой любопытство сгубило кошку
Эй! Нас, часом, не надули?
Ставни со стороны улицы были наглухо закрыты, крыльцо утопало в сугробах, ни одна из восьми труб на крыше не дымила.
Потом я заметила, что к калитке и дальше, к парадному входу, протоптана тропинка, снег со ступеней сметен.
Жаль, двор почистить никто не удосужился. Пришлось передвигаться прыжками, каждый раз проваливаясь с головой. В ушах снег, в глазах снег, все лицо в снегу!.. Снаружи я кошка, но внутри человек, так что прошу извинить – у меня лицо, а не морда.
Вон и свет в окне.
Деревьев близко к дому не нашлось, зато у летней веранды нарос высоченный сугроб, снег хорошо слежался и без труда выдержал мой кошачий вес.
Второй этаж дома опоясывал каменный карниз, украшенный фигурками крылатых человечков – духов природы. Карниз был достаточно широк для моих лап, но весь облеплен снегом и льдом. Чуть когти не сорвала, пока подобралась к окну.
А еще назад идти. Не представляю, как я тут развер-нусь.
И с окном не повезло: иней на стекле нарос плотный, с наледью. Только у самой рамы оставалась неровная щелка. К ней я и приникла глазом.
Видно было немногое.
Просторная, ярко освещенная комната, богатая обстановка. Веерообразная стойка магического телогрея. Край дивана с полосатой обивкой. На диване – ножки в пуховых носках, прикрытые бархатным подолом…
Я встала передними лапами на нижнюю перекладину оконной рамы и придвинулась ближе.
Барышня Агда в бардовом капоте полулежала, опершись локтем о валик.
На грудь ей падала полураспущенная коса, являя всю роскошь волос, тонкие пушистые завитки обрамляли нежный овал лица с изящным носиком и пухлыми малиновыми губами.
Майра права, тут есть чему позавидовать. Даже любопытно стало, какому счастливцу Льет отдает всю эту красоту и куда торопится. Ей же не больше восемнадцати.
