Я все еще чувствую, что меня оставили позади.
Лейла сжимает меня в ответ, а затем отстраняется. «Мне нужно закончить собирать вещи. Мы вернемся через несколько дней». Она улыбается, а затем сосредотачивается на чем-то позади меня.
Я поворачиваюсь и вижу Рокана, наблюдающего за своей парой. Потому что, конечно, так оно и есть. Эти двое соединены.
«Иди, — я жестикулирую. — Повеселись».
Она машет мне и бежит, чтобы присоединиться к своей паре. Я наблюдаю, как выражение его лица становится нежным и голодным при виде нее, когда он притягивает ее к себе, и мне приходится отвести взгляд. Должно быть, так чувствует себя птичка-мама, когда ее птенцы покидают гнездо. Не то чтобы Лейла была моей дочерью, но я всегда заботилась о Лейле и защищала ее, даже до того, как наши родители умерли и оставили нас одних.
Я вижу одну из женщин у общего костра и направляюсь в том направлении. Это Стейси, одна из новых мам, которая любит готовить. Она взяла свой дурацкий на вид металлический лист, который походит за сковороду, и держит его над огнем, выпекая пирожки. К сожалению, не блинчики, а какие-то дерьмовые корнеплодные штуки, по вкусу напоминающие картофель, смешанный с собачьим дерьмом. Все здесь их любят, но, наверное, я еще не забыла вкус настоящего картофеля фри.
— Привет, Стейс.
— Привет, Мэдди, — говорит она, и хотя она улыбается, в ее голосе слышатся настороженные нотки. Возможно, я запустила одним из этих пирожных ей в голову, когда впервые добралась до главной пещеры. Боже, люди действительно затаили обиду. — Голодна?
Я киваю, но не сажусь.
— Подумала, что возьму пару пирожков, чтобы отнести своей соседке. — Почти уверена, что Айша сегодня не вылезала из постели. Я даже не уверена, что она делала это вчера.
Выражение лица Стейси смягчается.
— Бедная Айша. В последнее время ей действительно нелегко. Подожди, я сейчас испеку для нее пирожки и посыплю их той пикантной приправой, которую, кажется, все так любят. Ты тоже хочешь немного таких?
— Я? Боже, нет. — Я корчу гримасу. — Мне нравится иметь носовые пазухи, спасибо.
Она хихикает и принимается за работу, кладет немного измельченного корнеплода, затем добавляет что-то похожее на сало из крошечной миски, а затем приправу из другой. Она формирует лепешку, а затем аккуратно выкладывает ее на сковороду. Когда она наклоняется, я вижу, что ее ребенок лежит на спине, как попугай, размахивая кулачками в воздухе. О, мило.
— Как Айша в качестве соседки по комнате? — спрашивает она. — Вы двое ладите?
— О, нам здорово. Мы обе ненавидим это место, так что ты знаешь, это настоящий опыт сближения.
Настороженное выражение возвращается на лицо Стейси.
— Тебе здесь не нравится?
— Это просто шутка, — быстро говорю я. Очевидно, Стейси принимает мой сарказм за правду. Так оно и есть… но просто немного преувеличено. Я не могу по-настоящему ненавидеть Ледяную планету, если моей сестре здесь нравится. — К этому месту просто нужно немного привыкнуть, вот и все.
Но она все еще выглядит обеспокоенной.
— Должна ли я сказать что-нибудь целителю об Айше? Она явно в депрессии…
— Уверена, что с ней все в порядке. — Отлично, теперь Стейси тоже будет приставать к Айше и допытываться, как она. Уверена, что моей кислой соседке это понравится. — Я поговорю с ней, хорошо?
Стейси умело переворачивает пирожки, а затем перекладывает их на маленькую тарелку, которая выглядит так, словно сделана из позвонка чего-то размером с кита.
— Я могу…
— Нет, все хорошо. У меня все хорошо. Я пойду поговорю с ней прямо сейчас. Спасибо, Стейси. — Я хватаю тарелку и убегаю, прежде чем у нее появятся какие-либо идеи, хотя я знаю, что, вероятно, только что разозлила ее. Однако я та, кому приходится жить с Айшой, и я почти уверена, что она не оценила бы ободряющую речь.
Я целенаправленно пробираюсь через оживленную пещеру, ведя себя так, будто мне нужно быть в важном месте, чтобы никто больше меня не остановил. Все всегда такие болтливые, и здесь не так много уединения. Это все равно что делить свою гостиную с сорока незнакомцами, и каждый приносит свои поделки в главную пещеру, чтобы поработать вместе или поговорить друг с другом. Двое мужчин отодвинули свои растяжки для снятия кожи с тушек в сторону и скоблят, разговаривая на инопланетном языке, который, кажется, знают все, кроме меня. Кто-то еще расстелил одеяло и наблюдает, как ползает ребенок, и еще несколько человек собрались вместе и выглядят так, словно занимаются шитьем, ткачеством или чем-то таким же домашним и совершенно не в моем репертуаре. Я знаю, как смешивать напитки и пробивать деньги на кассовом аппарате, а не это все. В какой-то момент, я думаю, мне придется научиться, но эта мысль угнетает меня.
Это не та жизнь, на которую я подписалась. Никто не хочет, чтобы я была здесь. Я бесполезна. Со мной даже не приятно находиться рядом. Я не делаю детей. О, и я толстая, а это значит, что я ем больше, и ходят разговоры о нехватке продовольствия в зимние месяцы, что вызывает у меня беспокойство. В какой момент они начнут коситься на меня, потому что я пухленькая и люблю еду? Конечно, Лейла не позволит им плохо обращаться со мной, и тогда я впаду в еще большую депрессию, потому что это я должна защищать Лейлу, а не наоборот.
Ширма для уединения находится над нашим дверным проемом, и я колеблюсь, прижимая к себе дымящиеся пирожки. Предполагается, что весь этот «экран конфиденциальности» работает как дверь, или, скорее, как носок на дверной ручке, который вешают соседи, чтобы дать понять другому соседу, что входить нельзя. Никто не должен даже признавать, что вы существуете на другой стороне, если экран опущен. Что, думаю, я понимаю, но теперь «дверь» в мою комнату официально «заперта», и я не слышу ничего, кроме тишины с другой стороны.
Айша «заперлась», чтобы она могла вздремнуть? К черту это.
Я прислушиваюсь еще мгновение, чтобы убедиться, что у Айши не очень тихий секс или что-то в этом роде, потому что я бы чувствовала себя задницей, если бы это было так. За исключением того, что я почти уверена, что Айша несколько дней не мылась и не вставала с постели, так что я сомневаюсь, что она чувствует себя сексуальной.
Ладно, к черту. Я отодвигаю ширму в сторону и вхожу.
— Эй, Айша. Я принесла для тебя завтрак. Или, я думаю, на данный момент это обед, но неважно.
Внутри нашей маленькой пещеры темно и уныло. У меня не так много барахла, так как я новенькая, так что моя половина комнаты — это не что иное, как куча мехов, из которых состоит моя кровать. У Айши есть несколько корзин, выстроенных вдоль стены, но я никогда не видела, чтобы она их открывала. На самом деле, я никогда не видела, чтобы она вообще что-то делала. Как соседка по комнате, она отстой. Но мой выбор не велик. Либо я буду сидеть под открытым небом, и люди будут «милы» мне до смерти, либо я могу прийти и посидеть в темной комнате с мисс Унылой здесь.
Айша садится, когда я вхожу, ее волосы растрепаны, на лице хмурое выражение. Ее щеки выглядят подозрительно влажными, и она шмыгает носом, свирепо глядя на меня. Она говорит что-то на чужом языке, вероятно, что-то вроде: «Ты что, не видела экран?»
— Да, я проигнорировала твой экран, — говорю я по-английски, падая на свою кровать. — И я знаю, что ты знаешь английский, и ты знаешь, что я не знаю ша-кхай, так что даже не начинай. — Я беру один из хрустящих пирожков и протягиваю ей. — Голодна?
— Нет, — говорит она угрюмым голосом. Она прижимает к груди комок одежды и снова ложится. — Я хочу, чтобы меня оставили в покое.
— А я хочу быть дома и есть «Хэппи Мил», но мы не всегда получаем то, что хотим. — Блин, эти пирожки такие невкусные. Я имею в виду, я собиралась съесть их оба, но я определенно буду все время думать о «Хэппи Мил».
— Разве тебе больше некуда пойти? — Айша огрызается на меня.
— Боже, я бы хотела. — Я качаю головой и доедаю остатки своего пирожка, прежде чем взять другой. — Вот тут-то мы и впадаем в депрессию, верно? Вот я и подумала, что присоединюсь к тебе в твоем барахтанье.
