ворожбы достаточен.
— Ой, бабушка, послушай, снова зов слышен, уже близко!
— Погоди-ка, плат надену, и ты голову покрой, шубку надень, да топор возьми! Жаль, что Гашки нет. Девка здоровая, двух мужиков стоит! Да не зевай, что не так, топором по лбу, и все разговоры.
— Бабушка, лихие люди сами бы уже в дверь ломились! Помощь кому-то нужна! Открывай двери!
По тракту до Устюжны добрались за полтора дня. Ночевали в Бежецке, городской голова встретил с почетом, вести до него уже дошли. Выспались в тепле, новости узнали. Шведы сейчас стоят у Грузина, что на Волхове, ждут своего прынца, которому кто-то русский престол обещал, даже православие решил, нехристь, принять. В Тихвине небольшой гарнизон, в основном сидят в недостроенном Введенском монастыре, кстати, девичьем. Монашек портят. В основную святыню не суются, и паломникам не мешают, так что тихо, без шума и пышности проехать можно. По Ярославскому тракту мало кто ездит, но беречься надо, шайки мародеров и провиантские команды шведов иногда шалят. Шведы оголодали, местные старшины продовольствие не поставляют, их прынца не признают. Да и поляки недобитые иногда попадаются. Так что проехать можно, но с опаской и осторожностью. Так что зря Миша Муромский надеялся, что отговорят местные жители его друга ехать дальше, только воодушевили рассказами о чудесах, что у иконы происходят. Еще более интерес разожгли. К ужину в Устюжном были. Мишу Муромского с поклонами встретили, как барина. Хлеб-соль поднесли. Царя будущего не узнали, за приживальщика приняли. Тот не обиделся, подмигнул другу — чем меньше узнают, тем спокойнее. Пусть считают, что княжич свое наследство проверить решил, заодно и чудотворной иконе поклониться. Переночевали опять с удобством, Миша пораньше сбегал, на дело железное посмотрел. Что же, печи дымятся, молоты стучат, мехи мальчишки раздувают, плавят руду. Потом молотом из крицы сырого железа шлак выбивают. Не стоит дело. Времена лихие, железа много требуется. Муромским — доход.
По тракту ехали уже с опаской, голова устюженский выделил княжичу еще десяток дружинников княжеских, что промысел от лихих людей охраняли, с фузеями, так что народу прибавилось. Михаил обещал, как обратно до Твери доедет, в Новгород решили не ехать, шведов опасаясь, вернет бойцов обратно, наследство охранять. По тракту до погоста Усадище-Дыми ехали спокойно, пару раз натыкались на мелкие группы оборванцев, не поймешь какого роду, но те, видя хорошо оборуженную дружину, не решались напасть и сами куда-то разбегались. Так что Миша уже считал, что их авантюра закончится хорошо, но не тут-то было! У деревни Острочи, когда до Тихвина было рукой подать, нарвались на большой отряд, провиантская команда шведов, из Тихвина. Почти регулярные войска. Видимо, неспроста те мелкие группки по дороге встречались, разведывали. Потому что устроена была настоящая засада. Видимо, сообщили кому надо, что знатный боярин на богомолье едет. Знатный, богатый, раз с охраной, значит, ценный приз. Выкуп от родни хороший взять можно! Слава Богу, что о другом Михаиле пока ничего не знали, потому что береглись, старались в полон взять бояр, а не убивать. Знали бы о Михаиле Федоровиче, убить бы постарались, что бы путь своему прынцу расчистить! Сеча была знатная, если бы не фузилеры, не отбились бы. Воевода, что дружиной командовал, Муромскому крикнул:
— Не лезь в драку! Спасай Михаила!
Подхватил Миша поводья коня царского, и метнулся на север, через замерзшую реку Тихвинку, в глухие леса. Да попала в его коня стрела вражеская. Упал жеребец с всадником. А противник уже нагоняет! Хлопнул Михаил коня царского по крупу, приказал двум воинам уводить Михаила в лес, подальше, а он отобьется, чары помогут. Но врагов набежало больше, чем он рассчитывал. Вначале мечом рубился, потом чарами кидаться стал, а когда понял, что не справится, совсем умирать собрался, вдруг вынеслись из леса трое всадников, разогнали толпу врагов, прибодрился, огненную магию подключил. Выложился до конца и сознание потерял. Очнулся перекинутым через седло коня. Которого тезка сквозь сугробы подтаявшие за повод тащил. Уже темнело. Мартовские дни, хоть и удлинились, а все равно, короткие.
— Миша, жив?
— Как видишь. Сам-то как?
— Очухался. Где мы?
— А черт его знает! На север ушли, далеко ли, не знаю, три часа уже тащу коня в поводу. Лес, сугробы хоть и подтаяли, но все равно, тяжело. Надо подальше от места битвы уйти. Трупы, кровь.
— Страшно?
— Не страшно, опасно. Весна поздняя, волки голодные, набегут на кровь. А нам и оборониться нечем! Вот, ищу, где на ночь остановиться можно. Жилья здесь на много верст, видимо, нет. Боялся, что ты умер. Теперь, раз жив, выберемся. Давай я тебя сниму! Конь устал, корма нет, а без него совсем пропадем!
— Подожди, там видишь, темное пятно, ельник, наверное. Лапник наломаем, ложе устроим. Одежда не промокнет от талого снега, вот и переночуем. Коня только покрепче привяжи, я встать попытаюсь. Надо же, выложился до обморока. Слышал, что так при большом расходе чар бывает, но у меня первый раз.
Приют нашли под большой елью. Михаил, несмотря на слабость, помог усталому тезке наломать большую кучу лапника. Коня привязали. К сожалению, вьюк оторвался во время битвы. И у Миши Романова шапка с головы потерялась. И оказалось, что оба ранены. Будущему царю бок пропороли острием меча, слава Богу, по ребрам скользнул, ни в грудь, ни в живот не прошел. Муромскому из шведского хитрого оружия — арбалета плечо пробило, высоко, крови много натекло, поэтому и сил на чары не хватило. Коня расседлали, привязали, седло отложили в сторону, а потник и вальтрап бросили на еловые лапы, улеглись в обнимку, что бы теплее было. К ночи подморозило, но не сильно, переночуют, плохо, что ветер подниматься стал, плохой признак. Заснуть не могли. Ветер шумит, все кажется, что слышны чьи-то шаги. От потери крови морозит. Да и есть хочется, если честно. И вдруг оба вздрогнули. Вдалеке раздался волчий вой. Заржал испуганный конь, рванулся, оборвал поводья, привязанные к стволу деревца, и поскакал куда-то в лес, не слушая криков. Лишились они средства передвижения! Теперь только свои ноги. Под утро мороз только усилился. Небо заволокли тучи. Полетели первые, пока редкие снежинки. Мишу Романова бил озноб. Муромский усиленно старался вспомнить карту. Ясно было — одни, раненые, в непроходимом лесу, без еды, если не найти жилья, они погибнут. Или замерзнут, или зверье разорвет. Кажется, на севере, у озера, была деревенька. Только сколько до нее, один Бог знает.
— Миша, скажи, ты точно на север шел?
