— Разумеется.
Наконец-то его губы дрогнули в улыбке.
Притянув меня к себе, Рустам коротко меня поцеловал, после чего, попрощавшись, умчался по своим делам.
* * *
Сердце не на месте. У меня уже несколько дней неприятно тянет в груди… Словно предвестник того, что с Элей что-то случилось. Может быть Рустам специально утаивает правду? Вот поэтому и прикрывается внезапным отъездом сестры за границу, операцией, отсутствием связи.
Не верю! Но не могу достучаться до Рустама, не могу вытянуть конкретную информацию от него по поводу сестры — он категорически не хочет общаться. Ничего не могу сделать! Я чувствую себя такой бессильной. Мы едва не поругались из-за этого.
В надежде отыскать правду, хоть какую-нибудь зацепку, я вошла в комнату сестры. Меня одолевало ужасное чувство, потому что я соскучилось. Какими бы у нас сейчас нестабильными не были отношения, но я скучаю. Эля моя сестра, моя кровь родная. Мы с ней появились на свет почти одновременно и долгие девять месяцев росли в одной и той же утробе. Она — часть меня.
Толкнув дверь, вхожу внутрь. Горло моментально сдавливает желчью. Здесь тихо. Слишком… И слишком идеальный порядок. Обхожу комнату, осматривая окружающие предметы. Распахиваю гардеробную — вижу наполовину пустой шкаф. Некоторые вещи исчезли с вешалок.
Даже порывшись в шкафах, я ничего подозрительного не нашла. Отчаявшись, села на кровать. Провела ладонью по мягкому, идеально застеленному покрывалу без единой складки. Глаза бесконтрольно наполнились влагой.
Так я просидела несколько минут, вспоминая детство, вспоминая наши теплые отношения с семьей. Вспоминая папу, Мухтара… Немного поплакала.
Да, в детстве было всё намного легче, чем сейчас. Повзрослев, мы словно отдалились друг от друга. Стена между двумя сестрами близнецами, не чаявшими души друг в друге, выросла после смерти отца, а также после встречи с Рустамом Айдаровым. Именно эти два переломных момента изменили Элю до неузнаваемости.
Когда малыш в животе пнул меня ножкой, я быстро утерла слезы. Я поднимаюсь с кровати, разворачиваюсь, собираясь уйти, как вдруг слышу шелест. Не замечаю, как задеваю носком тапочка какую-то бумагу, которая, вероятно, упала на пол и улетела под кровать. Опустив голову, и правда, замечаю небольшой клочок листа. Осторожно присев на корточки, подбираю его с пола, разворачиваю, вдумчиво читаю.
На сердце жутко холодеет. Я узнаю почерк! Это почерк Эльвиры.
“Мия прости меня, я решила уехать… И хочу тебе признаться, что это из-за меня ты едва не потеряла ребенка. Я увидела из окна как ты целовалась в саду с Рустамом, как он… гладил твой живот и смотрел на тебя влюблёнными глазами. Такого взгляда я еще никогда не видела и поняла, что у него к тебе всё серьезно. Это я выпустила лошадей и напугала их… Знаю, я дрянь. На эмоциях была! Но я влюбилась в Рустама и не могла смотреть на то, как он начинает к тебе привязываться. Сейчас я сожалею. Безумно сильно сожалею! Наверно поэтому Господь меня наказал. Я… У меня вич, Мия. Сегодня я получила анализы. Так что Рустам, когда узнает, он просто от меня избавиться. Я не смогу выносить и зачать ему ребенка. Я обречена и убита, как женщина. И по женской части у меня тоже большие проблемы. Думаю, это из-за самолечения, из-за тех запрещенных в нашей стране препаратов, которые мне давал Вениамин Аристархович. Я пила их и даже не догадывалась, что они могут быть опасны, несмотря на его убеждения, что они безопасны и самые эффективные. Что ж, мой организм их не воспринял. Я просто… ты не переживай. Я просто уеду и не буду рушить вашу жизнь. Не ищи меня. И прости. За все прости. Я желаю вам счастья. Надеюсь, Рустам тебя полюбит также сильно, как ты его…”
Это всё.
Троеточие.
Конец.
Мне было трудно читать текст. Чернила были размазаны в некоторых местах. Эля плакала, когда писала это откровенное письмо, а её руки дрожали.
Господи. Господи. Господи.
Дурочка ты Эля!
Что же ты творишь…
Слезы хлынули из глаз, я не смогла себя сдерживать, смяв в кулак её письмо, я вылетела из комнаты, даже не понимая, куда бегу.
Её нужно немедленно найти! Нужно с ней поговорить, выслушать, утешить. Боже, как это ужасно! Не представляю насколько ей больно. Черт! Эля… Черт!
Как же так вышло?!
Не верю, просто не верю, что сестре поставили такой ужасный диагноз. Что же теперь делать…
* * *
До возвращения Рустама домой я не могу найти себе места. Наматываю круги по дому, не могу успокоиться. Каждую минуту смотрю на часы, ожидая возвращения хозяина дома. Я уже столько всего жуткого в голове накрутила, что та разболелась.
Наконец, в саду услышала знакомые голоса, которые стремительно приближались. Чуть ли не бегом бросилась встречать Айдарова, сжимая в руках записку. Я могла сбить его с ног как шар сбивает кеглю, так сильно я была взвинчена…
— Мия?
Сталкиваюсь с ним на крыльце, пытаюсь отдышаться.
— Рустам! Нам нужно срочно поговорить! Вот, что я нашла. Записка от Эли. Прочти!
Трясущимися руками протягиваю записку мужчине. Он разворачивает её и принимается читать. Выглядит ледяным, строгим. Сжимает челюсти и хмурит лоб, когда его мрачные глаза бегают по строчкам письма.
После того, как я прочитала записку, у меня начал ныть низ живота. Я понимала, что перенервничала, ещё и лишнего себе накрутила, но я не могла успокоиться. Малыш стал менее активным, а сейчас и вовсе затих. Я стояла перед Рустамом, обхватив живот руками, взволнованно наблюдала, как он изучает содержимое послания. Скомкав его в кулак, он обжег мое лицо холодом.
— Нужно срочно её найти! Ты знал это, знал? — пальцами впиваюсь в мужское запястье, сжимающее записку.
Он молчит. Как статуя не шевелится. И звука не издает. Лишь тяжело воздух из ноздрей выпускает.
— Поехали Рустам, надо её найти…
Продолжаю дергать его за рукав, пытаюсь утащить в сторону парковки, но сил не хватает. Будто в пол врос. Невозмутимая статуя из стали!
Я ничего не понимала. Кто из них правду говорит, а кто врет. Если Эля уехала, то почему тогда Рустам сказал мне, что она улетела за границу на операцию? Бред какой-то. Хаос. Психушка самая настоящая. Я в полном замешательстве.
Мне надоело дергать Рустама. В какой-то момент мне всё надоело. Я просто схватила его за воротник пиджака, встряхнула, рыкнув в лицо четко и требовательно:
— Скажи. Мне. Правду. Или… я сойду с ума. Вообще не буду с тобой разговаривать!
Он ещё молчал какое-то время, затем накрыл ладонью мою левую руку, сжал, вызывая этим жестом поддержку. Именно в эту секунду я поняла, что нужно готовиться к худшему.
Ведь это был жест не поддержки, а… соболезнования.
— Ладно, я скажу. Но я прошу, только не нервничай. И обещай, что будешь сохранять спокойствие, ради ребёнка.
Сглотнув, я сжала кулаки и кивнула.
— Идём, — Рустам ведет меня к лавочке, сажает на нее.
— Я нашла это письмо на полу под её кроватью… Она умерла, да? У неё опухоль и ее не смогли спасти?! Операция прошла неудачно! Что? Скажи мне пожалуйста!
Рустам так сильно сжимает мою руку, что я её вообще не чувствую, как будто потеряла. Он настраивается на это разговор. Медлит, пытается его оттянуть. Хмурит брови и глухо втягивает ноздрями воздух.
Его что-то беспокоит.
Беспокоит очень сильно, но он не может решиться на то, чтобы мне это рассказать.
— Рустам, не молчи. Прошу, поговори со мной, — почти плача молю его я.
— Обещай, что постараешься держать себя в руках и не будешь нервничать.
Сжимаю руки в кулаки.
Мне уже нехорошо становится от той атмосферы и той интонации на которую перешёл Рустам. Но ещё мучительней не знать правды.
— Хорошо… — надеюсь, что смогу.
Пульс начинает биться слишком часто. Кончики пальцев немеют, покрываясь невидимой корочкой льда. Я готовлюсь принять правду. Такой, какой бы она ни была.
Прикрыв глаза, он произносит холодным, размеренным тоном:
